Второе дыхание
Шрифт:
И Василек заторопился…
А на поляне партизаны молча смотрели, как качаются потревоженные Васильком ветки, и, затаив дыхание, прислушивались к тишине.
Прошло три, четыре секунды, а может быть, и вечность. Этого никто так и не понял.
ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ
«Дальность стрельбы 800-мм сверхмощного орудия Круппа была велика. Оно могло быть приведено в боевую готовность в течение нескольких дней и передвигалось по железнодорожным рельсам… Орудие стреляло бронебойными и бетонобойными снарядами весом в несколько тонн…
Одно такое орудие было установлено под Севастополем…»
Далее Эрих Шнейдер вскользь упомянул о том, что эта артиллерийская установка оказалась малоэффективной.
Гитлеровский генерал был прав. Но он не объяснил, почему же «сверхмощное орудие Круппа» не оправдало надежд захватчиков. Об этом мы и расскажем сейчас.
Осажденный город ушел под землю. Под землей изготовлялись мины и гранаты. Под землей пекли хлеб и выпускали газету. На экране подземного кинотеатра пел Лемешев. В подземных школах учились севастопольские дети.
А рядом бесновался враг. Никакими средствами не мог он сломить сопротивления истерзанного города. И лихорадочно изобретал все новые и новые способы убийства и разрушения.
Это началось зимним утром сорок второго года. Где-то за десятки километров хладнокровные математики, окончательно проверив свои вычисления, доложили, что можно начинать. Прозвучали чужеземные слова команды. Зашевелились гигантские механизмы. И дрогнула земля. С воем унесся первый снаряд. Снаряд весил пять тонн. Пять тонн смерти, если только смерть можно взвесить. И там, где он упал, воздух стал твердым и звенящим. Взметнулся сноп огня. Небо, секунду назад голубое и сияющее, раскололось на куски и рухнуло на землю. А навстречу рос исполинский столб грязно-желтого дыма. Жаркий упругий ветер швырялся обломками стен и искореженным железом.
Дома не стало, только чудом устояли ворота. На воротах уцелела синяя эмалевая табличка: «Улица Нагорная, дом № 3».
Табличка продолжала хранить название искромсанной улицы Севастополя. Продолжала хранить номер несуществующего дома.
Над развалинами долго клубилась мутная мгла…
Глубокая штольня, высеченная в массиве скалы, разбита на отсеки. Здесь, под тридцатиметровой глыбой гранита, расположился командный пункт штаба обороны Севастополя.
В кабинете генерала днем и ночью горит электричество. У генерала под стеклами пенсне слезятся уставшие глаза. Совещание близится к концу.
— …И авиация не смогла установить координаты этого орудия, — закончил доклад начальник разведки.
— Звукометрической разведкой пробовали?
— Расстояние для звукометристов слишком далекое, товарищ генерал. Дешифровка звукометрических данных дает слишком приблизительный район. Это где-то около Бахчисарая.
— Немедленно свяжитесь с партизанами.
— Партизанская рация не выходит на связь, товарищ генерал.
Строго блеснули стекла пенсне:
— А это уж ваша задача. На то вы и начальник разведки. Кстати, пока вы не наладите регулярной связи с партизанами, ценные данные будут залеживаться по ту сторону фронта. — Генерал помолчал и добавил: — Срочно пошлите с особым заданием опытного разведчика… Ну, хотя бы Кожухаря, если он успел отдохнуть. Придайте ему радиста.
Оставшись один, генерал крепко потер воспаленные глаза. Он недосыпал вот уже полгода, — с начала войны.
На окраине города, в конце извилистой улицы, в глубине двора стоял двухэтажный особняк. От улицы он был отгорожен высоким каменным забором. Со двора особняка и днем и ночью доносился шум работающего движка. Здесь размещался пункт связи с партизанскими отрядами и разведгруппами, действующими в тылу врага.
Близился рассвет. У особняка остановилась машина. Из нее вышел начальник разведки.
— Кожухаря ко мне, — коротко бросил он рапортовавшему дежурному.
…Над развернутой на столе картой склонились двое.
— Пойдете морским охотником. Место высадки здесь — у Голубого залива, — острие карандаша начальника разведки отметило точку побережья недалеко от Алупки.
— С вами пойдет радист Андрей, вы его знаете.
Кожухарь утвердительно кивнул головой.
— Партизаны все время меняют место расположения, — продолжал начальник разведки, — как их найти, вам укажут на явочной квартире в Алупке. Запомните: Алупка, Горная, три. Братья Гавырины.
— Горная, три. Братья Гавырины, — повторил Кожухарь.
Начальник разведки встал.
— И вот что еще, Николай! От того, как быстро будет обнаружено орудие, зависит много человеческих жизней. Запомни и это.
— Знаю, — коротко ответил Кожухарь, поднимаясь. Его тонкие губы были плотно сжаты, в очертаниях подбородка чувствовалась твердость. Прямо на собеседника был устремлен уверенный, жесткий, словно берущий на прицел, прищур глаз.
«Да, генерал прав, такое задание под силу только Кожухарю», — подумал начальник разведки, всматриваясь в суровое обветренное лицо разведчика.
Уже много раз ходил Николай Кожухарь в тылы противника. Он считался старым, опытным разведчиком, у него учились. Старым? Кто мог теперь угадать, сколько ему лет? Полгода назад было двадцать два. А сейчас? За тридцать?..
Как может измениться человек за полгода войны! Был Кожухарь добродушным, веселым парнем, — стал суровым и молчаливым. Такая уж у него профессия — молчаливая. Иной раз неделями бродишь по немецким тылам, не раскрывая рта. Отвыкнешь улыбаться и разговаривать.
Катер-охотник удачно избежал встречи с вражескими судами, блокировавшими Севастополь, и затерялся в открытом море.
Палуба дрожит от работы мощных моторов. Кожухарь и радист Андрей стоят у ходового мостика. Они смотрят, как вдоль борта проносятся пенистые волны, рассеченные форштевнем идущего катера, и думают каждый о своем.
На корме группа моряков готовит к спуску небольшую шлюпку.
Из рубки вышел штурман и поднялся на ходовой мостик.
— Идем в четырех милях мористей берега. Через пять минут будем на траверзе цели, — доложил он командиру.