Второе дыхание
Шрифт:
А что Кожухарь?
Вернулся ли он в Севастополь или, выполняя очередное задание командования, остался в отряде?
Или вновь со своими отважными друзьями пробрался крутыми горными тропами в логово врага?
Об этом знали только в партизанском штабе и в особняке на окраине города, где днем и ночью радисты ловили в эфире позывные своих разведчиков.
Для того, чтобы рассказать обо всех фронтовых делах неутомимого разведчика, надо написать целую книгу.
ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНАТА [7]
Мы сошли на Красном Камне.
Автобус с экскурсией шел дальше. А нас потянуло идти пешком — старыми знакомыми тропами.
Конечно, это была пустая затея. Ни до какого Гурзуфского седла мы не добрались. Наташа увидела славную полянку и заявила:
— Ты как хочешь, а я остаюсь здесь.
Я тоже остался, — начинало темнеть, Наташины глаза подернулись мягким блеском, и, как это часто бывало, мне захотелось положить голову ей на колени, по-мальчишески растянувшись в траве.
7
Рассказ написан в соавторстве с Э. Эльяшевым.
Мы расстелили газету, болтая о том, о сем, поужинали всякими вкусными вещами, которые оказались в Наташиной «авоське». А после ужина замолчали, покоренные наступившей в природе тишиной.
— Ой, как же хорошо, — тихонько сказала Наташа. — Ну просто… Ну, так не бывает!..
Ночь была удивительно мягкая, нежная, чуткая. Я улегся на спину и отыскал смуглевшую в темноте Наташину руку. Смотрел в глубокое, шершавое от звезд небо и думал, что в такую ночь все, вероятно, немножко поэты, все по-юношески влюблены и полны тихим счастьем. И почему-то мне стало грустно, но это была хорошая, теплая грусть… Откуда-то пришли стихи:
Ты посмотри, Какая в мире тишь, Ночь обложила небо звездной данью…Где я это слышал?.. Димка? Ну да, ведь это его любимые строчки. Димка!.. Посмотри, как хорошо! Ты извини, что я жив и я с Наташей. Впрочем, нет, мне не за что просить прощения — ведь это только случайность, что я, — а не ты.
А как хорошо было бы собраться нам вместе на этой тихой полянке под теплыми крымскими звездами…
Знаю, это невозможно. Но так ясно, так близко вижу тебя, ощущаю до последней морщинки у близоруко прищуренных глаз, словно ты действительно рядом. Вот, кажется, сейчас неслышно подсядешь и начнешь читать вслух, как всегда, смущенно и неумело:
…в такие вот часы встаешь и говоришь Векам, истории и мирозданью…Ты всегда был немного не такой, как все, Димка. И мы почему-то не ожидали, что ты, поэт и мечтатель, тоже пойдешь в горы.
Какой ты был тогда неловкий в старой телогрейке! Она не шла к твоей долговязой фигуре; впрочем, никто на это не обращал внимания.
А помнишь, Димка, первого увиденного нами немца? Мертвый, он лежал у обочины дороги, вдавленный в грязь, и равнодушно смотрел в небо.
По землисто-зеленоватому лицу ползали паразиты. Все мы испытывали самые различные чувства при виде этого завоевателя, но трясло тебя одного. Трясло так, что к тебе подошел командир:
— Отставить! Мы на войне. Вам ясно?
И все-таки ты долго не мог прийти в себя и потом, на привале, спустя много времени, потихоньку спросил:
— Ну, хорошо, я же понимаю — война, но зачем паразиты? Ведь он был все-таки человек….
Со временем все мы как-то приладились, пообтерлись и стали похожи на настоящих солдат — все, кроме тебя.
Помнишь Жору Гогоберидзе в партизанском отряде, нашего весельчака? Он вечно подтрунивал над тобой, и мы хохотали, потому что винтовка действительно висела на тебе хомутом, котелок набивал на бедрах синяки, а тощие икры свободно болтались в широких кирзовых голенищах.
Помнишь, мы рыли землянку, и ты умудрился за пять минут натереть кровавые мозоли? Тебе было очень трудно, может быть, труднее, чем нам, а Жора бросил что-то едкое, и ты полез на него с кулаками.
А когда Жору убили, ты впервые попросил закурить…
А помнишь наш лагерь у реки со смешным названием «Марта»? Надо было срочно доставить донесение в соседний отряд. Ты попросил: «Разрешите, я доставлю», попросил, забыв, что обязательно заблудишься в лесу или наткнешься на немцев.
Командир мельком взглянул в твою сторону и послал другого. Помнишь, как ты выругался по-солдатски? В твоем неумелом ругательстве было столько детской обиды и досады на то, что мы окружены, и на командира, не захотевшего тебя понять, и на проклятый, не вовремя взошедший месяц. Помнишь, Димка?..
…Из-за гор, крадучись, выползла луна. На полянку легли причудливые тени деревьев. Я лежал на спине, смотрел на крупные, яркие звезды и поминутно переносился в далекую весну сорок второго года…
Наташа, — в те времена медсестра отряда, — иногда заглядывала к нам в землянку.
— Ну и роскошно же вы живете! Я только на минуточку, чуть-чуть обогреюсь и побегу дальше.
У нас действительно было великолепно, благодаря почти настоящей печке из автомобильного бака.
Прежде чем пустить Наташу к огню, мы с Димкой растирали ее красные, распухшие от холода пальцы. Вспоминая об этом сейчас, я осторожно коснулся ее нежной узкой руки.
Живое тепло Наташиной ладони согрело и успокоило меня, смягчило боль, разбуженную воспоминаниями. Я прикрыл глаза и… увидел Димку. Он сидел, охватив колени руками, к чему-то прислушиваясь, потом задумчиво спросил:
— Ты чувствуешь? Горы дышат. Вот свежая чистая струя — это вдох… — Он помедлил, и, дождавшись, когда теплый воздух мягко коснулся наших лиц, закончил: — А вот выдох. Дышат, как большой добродушный зверь…