Второе Пришествие
Шрифт:
Операция шла безмерно долго. На седьмой час Ленин начал подавать признаки жизни; сначала они были слабыми, потом становились сильнее, потом опять затухали, но вдруг он начинал махать рукой. Фогельштейн был в ужасе и оцепенении. Он и сам уже не понимал, что делает, руки его дрожали. Когда на девятом часу операции, он увидел, что Ильич смотрит прямо на него, он выронил все инструменты из рук и даже хотел выбежать. Но уже через секунду взял себя в руки и крикнул, чтобы помощники сделали анестезию. Ленин уснул. Спустя час все приборы показывали полнейшую жизнь: сердце билось, кровь (заранее заготовленная и закачанная) текла, органы функционировали. Ленину вводили в кровь через капельницу питательный раствор. Наконец, операция окончилась. Фогельштейн распорядился о том, чтобы ввести пациенту снотворное, и сам ушел спать. На следующее утро Фогельштейна
'Наркоз закончился, сейчас уже должен проснуться', - тихо сказал Фогельштейн. Но, видимо, Ильич все же услышал его голос, и пока они вчетвером внимательно смотрели на него, он открыл глаза и зевнул, потом вновь закрыл и вновь открыл, потом вдруг резко дернулся, словно попытавшись привстать. Но тут же охнул, по всей видимости, ему это принесло сильную боль. Приборы запищали. Фогельштейн засуетился, медсестры что-то подправили. Линия текла на мониторы ровной полосой; остальные приборы горели зеленым.
Видно было, что Ленин хочет начать разговор, но не то не может, не то не решается. Три раза он открывал рот, но тут же закрывал; на четвертый издал странный звук; потом чихнул, и, на удивление столпившихся, заговорил по-русски.
– Здравствуйте, товарищи, - начал он свою речь, как вы уже догадались, слегка картавя, испуганно косясь на мерно мигающие лампочки, - Вы мои новые врачи?
– Здесь только я говорю по-русски. Но Вы ведь помните немецкий? Он Ваш доктор, - сказал скрывающий изо всех сил дрожащие руки Иван, указывая пальцем на Фогельштейна, который волновался из присутствующих больше всех и менее пытался скрывать это волнение.
Иван, Карл и Людвиг обсуждали меж собой то, что они будут говорить ожившему с тех самых пор, как появилась идея о похищении мумии, но сейчас весь их холодный расчет полетел прахом, сказать, что они были ошарашены, было ничего не сказать. Фогельштейн дернулся, подбежал к нему, попытался пожать руку, вспомнил, что Ильич ею пока не владеет, посмотрел на своих спутников и развел руками. Те пожали плечами. Он повернулся к Ленину: тот смотрел прямо на него. Заикаясь, Исаак обратился к нему, передергиваясь и кивая:
– Добрый день! Мы провели уникальную операцию, и вернули Вас к жизни. Это первый опыт в истории человечества. Спасибо вашему народу, который смог сохранить ваше тело на целый век в полной сохранности.
Теперь настал черед удивиться Владимиру Ильичу. Ленин попытался зарыться в воображаемую подушку, закрыл глаза, вновь открыл, и, наконец, попытался ущипнуть себя. Да, да, его собеседники этого не поняли, по микроскопическому движению его руки, но именно это он и пытался сделать. Немецкий язык он понял на слух, но Иван на всякий случай повторил фразу Фогельштейна.
– Хм, ну чувство у меня и вправду, словно спал трое суток. Но поверить трудно. И какой сейчас год?
– Две тысячи семнадцатый, - с этими словами Фогельштейн достал мобильный телефон и продемонстрировал Ленину, - видите? Это телефон, смотрите, - он нажал несколько кнопок, и мелодия заиграла в кармане у Карла, Карл взял трубку и ответил, Иван попытался дать телефон в руки Ленину, но аппарат сразу же выпал из них; Фогельштейн зашикал на коллегу: пока бывший вождь был крайне слаб, чтобы двигать конечностями. Исаак сам приложил трубку к уху Ильича, и тот услышал из нее голос Карла. Карл вышел из комнаты и поприветствовал Ленина вторично. Ильич попытался покачать головой и слегка поерзал по подушке.
– А где провода?
– Нет их! Теперь верите, что Вы в двадцать первом веке?
– Приходится! Но... расскажите тогда, расскажите тогда... обо всем... Вот на телефоне надпись нерусская, и Вы иностранцы, и даже Вы, - показал он пальцем на Ивана, - есть в Вас что-то эмигрантское, уж поверьте бывшему эмигранту; значит, мы не в России. Да и провести такую операцию там, у нас... Неужели мы так и не стали передовой страной? А шли в авангарде! Но я, если честно, предполагал, что в связи с победой коммунизма мы научимся делать и такие телефоны, и летательные аппараты, и такие операции... Это ж надо, до чего наука дошла, я и сам не верю, что это я! Вот что значит сила коммунистического духа! А кто сейчас возглавляет партию большевиков? И, самое любопытное, в каком, каком году случилась или точнее завершилась мировая революция? И как она проходила? Насколько активны еще оставшиеся буржуазные массы, или Вы про них уже и слыхом не слыхивали?
Все рассмеялись.
–
– То есть последыши белых вновь активизировались и...
– Ленин подбирал немецкие слова.
– Не переживайте так, Владимир Ильич, мы Вам пока дадим вот это, - Иван помахал ему кратким курсом истории России.
– Прочитаете и все узрите. Но пока поспите. Вы слишком слабы, чтобы напрягаться, общаясь с нами.
На следующий день Ленин явно чувствовал себя увереннее, зрение и слух, пропавшие будто сразу после окончания диалога, вернулись и словно бы улучшились. Во всяком случае голоса людей стали звучать явственно, а не из подполья, как в первый день; в окружающей обстановке он начал замечать огромное число мелких деталей. Детали были ему любопытны; и почти все они говорили о небывалом оснащении палаты. Палата была большой и светлой. Свет падал отовсюду, трудно было выделить в интерьере что-либо, лишенное света.
'Может, все же наступил коммунизм во всем мире, - рассуждал он про себя, - кто мог изобрести настолько сложные приборы? Зачем рабочим их производить для угнетателей, чтобы облегчить возможность угнетения? И если так - кто мог вернуть меня? Попытка номер два? Я пока ничего не могу понять', - и он забылся.
Организаторы эксперимента предполагали, что объект заинтересуется прошедшими за время спячки событиями, и оказались правы. Иван читал ему вслух книгу, а Ленин не верил ни единому слову из нее. Только через три дня он почувствовал в руках силу, сам смог взять книгу и начал читать. И чем дальше он читал, тем грустнее ему становилось. Дочитав до истории России в девяностые, он схватился за голову и стал рвать воображаемые волосы. Рвать, конечно же, тоже в воображении, потому что был каким-то неясным образом закреплен на кровати, что рука его не могла подняться так высоко - а может она так отяжелела за эти сто лет? Попытавшись дернуться, он ощутил боль, потом резкое облегчение, и вновь заснул.
Проснувшись, он вновь начал перечитывать. Мысли и строчки роились в голове и наскакивали друг на друга. 'Да, Сталин. Эх, но ведь я все знал! Говорил, не допускайте его! Нет. Самый верх - не то. Но убийство Троцкого, ох, кто из них-то предал идеалы революции, кто? Троцкий, конечно, 'иудушка', но разве это не предательство идей о внутрипартийной демократии? Мы выступали за внутрипартийную демократию даже в самый трудный период, но здесь! Но главе про репрессии я не верю. Да, что, миллионы простых людей были предателями? Если они не верили в революцию после ее совершения, значит так бездарно работала пропаганда революционных идей, идей коммунизма. И как вообще в книге подается революция? И почему я сразу не заметил? Но как они отыгрались? Нет, не понимаю, решительно не понимаю. И ведь вроде пошло - продвинули коммунизм в страны Европы, но неестественным путем. Хотя и мы шли на запад и хотели нести его на штыках, а тут прямое освобождение. Почему автор негативно пишет? Нет, понятно, что он буржуазный, чуждый нам элемент, но указывает на ошибки весьма точно и уверенно. Но потом - развенчание культа личности. Нет, все не так мы представляли. Союзники - империалисты, вместе против Германии, кто бы мог подумать это тогда? Холодная война, отказ от 'экспорта революции'. Здесь мне все понятно, но какие-то люди все в партии... несимпатичные, вот! Контроль над восточной Европой - это хорошо, я бы и не подумал, особенно в то время, когда приходилось подписывать Брестский мир. Но далее - мы вмешиваемся в эти страны, но не несем туда революционные идеи, пытаемся подавить буржуазные выпады консерватизмом, но! Враг силен, почему об этом не думают, он использует новые уловки, модернизируя их так сказать. Но вот далее - распад СССР. Как это можно понять: допустить врага до Москвы и Петрограда. Ленинград, он оказывается теперь. Но сейчас уже получается нет. Но отбить, и отбить в том числе с помощью классовых врагов! Но потом разрушиться изнутри? Нет, тут причины не описаны, и мне не ясны. Национальный вопрос? Но что же, столько лет все жили, и действительно братские народы у нас, как так? Реформирование экономики, вот экономика. Тут тоже надо понимать. Но далее, девяностые, это фарс. Я не верю во все это, но это так. Да даже царский режим был серьезнее. Хм, кто эти люди? Хотя, органы, с ними не так просто бороться, но мы попробуем. А для чего меня оживили? Для восстановления советской власти? О нет! Так для чего еще? Уж не для прибыли ли? И какие права они мне дадут? Не дадут! Бежать!'