Второе восстание Спартака
Шрифт:
– Чтобы в течение суток не хватились начальника оперчасти и зека... – Спартак с сомнением покачал головой. – Тут нужно изобрести что-нибудь эдакое.
– Несомненно, – кивнул Комсомолец. – Только почему так сразу начальника оперчасти и зека... Представь себе, что конвоируют двух зеков... ну допустим, в ту же больничку. Зеки перебивают конвой и сбегают. А вдобавок ко всему зеки сжигают машину... или она сама воспламеняется в результате перестрелки. Словом, на месте происшествия обнаруживают обгорелые до неузнаваемости трупы в форме НКВД. Причем обнаруживают не сей момент после происшествия, а проходит какое-то время, прежде чем кто-то натыкается на машину, остановившуюся в глухом безлюдном месте. Но рано или поздно натыкается. И что? А то, что искать станут двух зеков, а уж никак
– Два сотрудника НКВД, как я понимаю, это будем мы. И как такое возможно провернуть?
– Чем тебе не нравятся документы, допустим, лейтенанта Чарного? Лейтенантское обмундирование я тебе достану. Свою старую шинель надену на один из трупов... Помнишь, древние самураи говорили: «Если не знаешь, что делать, – делай шаг вперед». Так вот: если мы не сделаем этот шаг, то остается только смерть. И не обязательно физическая. Бывает смерть и пострашнее. Когда твое тело живет, а душа... Ну, сам понимаешь.
– Значит, организовываем рывок?
– Это тоже, конечно, смерть. Но смерть благородная. По крайней мере мы докажем всем, что...
Он не нашелся, что сказать, и умолк.
– Ничего мы никому не докажем, – тихо сказал Спартак. – И тем не менее я согласен доказать.
Они пожали друг другу руки, будто заключая тайный союз.
Глава четырнадцатая
Толковище
Спартак не уставал удивляться причудам жизни.
Как известно, каждый человек к чему-нибудь наилучшим образом приспособлен от природы. Одному дарована способность мастерить, другому рисовать, третьему решать мудреные задачи с иксами и игреками, четвертому – лучше прочих управляться с кувалдой. Но вот что любопытно – многие смогли реализовать себя только за колючкой. И таких, между прочим, набиралось не столь уж мало.
Вот взять того же Кубика. На воле он работал каким-то заштатным нормировщиком на заводе в Харькове. Никому не нужный рядовой человечек, каких полным-полно, легко заменяемый винтик часового механизма. А вот поди ж ты, в лагере сумел раскрыться с весьма неожиданной стороны и стать просто-таки незаменимым человеком.
Несмотря на все однообразие лагерной жизни, здесь постоянно что-то происходило. Понятно, что по масштабности и грандиозности внутрилагерные дела намного уступали событиям мировой общественной жизни, но лагерных сидельцев они интересовали и волновали гораздо больше, чем происходящее за пределами периметра. Кроме того, лагерь хоть и являлся большим, замкнутым мирком, однако людское сообщество отличалось редкостной пестротой. Воры, суки, польские воры, бандеровцы, политические, литовцы, венгры, фронтовики... словом, кого только не было! К тому же внутри каждой из этих больших групп складывались свои довольно замкнутые группки и группировочки. Между этими многочисленными слоями зековского пирога устанавливались определенные отношения, почти всегда непростые, зачастую весьма сложные и запутанные, иногда и откровенно враждебные. Короче говоря, в лагерной жизни оказался весьма востребованным человек, который был бы в курсе всех местных новостей и, распространяя их, служил бы своего рода связующим звеном между отрядами, группами и группировками. Эту роль и возложил на себя Кубик и, надо признать, прекрасно с ней справлялся. Само собой, не без выгоды для себя. Там угостят махоркой, здесь сухарем, в лучшие времена угощали салом и жареной картошкой, даже бывало – перепадал стакан водки или бражки. Ну а ежели кто попросит Кубика передать весточку в карцер или лично в руки кому-то в другой отряд или барак (а с подобными просьбами обращались именно к Кубику, поскольку он лучше прочих знал все подходы и лазейки), то тут уж какой-нибудь самокруткой не отделаешься, эти услуги стоили посущественнее. Тут готовь кусок мыла, катушку ниток, теплые носки, что-то еще из лагерных «ценностей». Кстати, кличка человеку, что называется, вполне соответствовала, точно было кем-то схвачено. Спартак неоднократно подмечал, что Кубик действительно перекатывается по территории, как кубик по столу.
Частенько заглядывал он и в прожарку. Подолгу – впрочем, как и везде – он там не засиживался, но свой стакан кипятка выпивал, свой сухарь сгрызал, своей махорочкой угощался,
Последняя лагерная новость, принесенная на хвосте Кубиком, без преувеличения, повергла завсегдатаев вошебойки в столбнячное состояние.
Воры собрались на толковище. Откуда-то Кубику даже было известно, по какому поводу воры собрались на сходку и как это произошло. Произошло это неожиданно. Мойка в сопровождении двух своих корешей, которые всегда и везде за него мазу тянут, заявился в каптерку. Там помимо самого Марселя находилось немало блатных. И вот прилюдно Мойка объявляет следующее: ему известно, что смотрящий якшается с Кумом, и он за эти слова готов держать ответ. «Значит, готов? – побледнев от ярости, переспросил Марсель. – Тогда зови всех на толковище».
– Сейчас все воры собрались в угольном сарае, – закончил свой рассказ Кубик, прихлебывая из поднесенной ему кружки отвар из малиновых прутьев.
Какое-то время люди в вошебойке потрясенно молчали.
– Да-а, – протянул Голуб, по-крестьянски огладив лицо. – Это я вам, ребятушки, скажу... Мойка же не идиот. Если не сумеет доказать правоту, его там же, в сарае, и порвут. Не может он этого не понимать! Его кореша тут же отскочат от него, как от чумного. Да какое отскочат! Кореша первыми же и начнут его рвать, чтобы самих не порвали. Выходит, что? Выходит, у Мойки есть в кармане какие-то доказательства?
– Как он докажет? – сказал Юзек, откусив нить (он зашивал порванный на работах бушлат). – Не Кум же сам придет свидетелем!
– Не исключено, у Мойки имеется свидетель. – Похоже, в Голубе проснулся бывший следователь. – Допустим, кто-то видел, как Кум шепчется с Марселем...
– Да хоть бы так! Нам-то что? – Юзек бережно намотал остаток нити на самодельную шпульку. – Возьмет власть другой. На нас не отразится.
– Ты не понимаешь. Перемена власти – перемена порядков, – сказал Литовец. – Порядки на то и порядки, чтобы касаться всех.
– А кому доверили вести толковище, чего-нибудь знаешь? – спросил Спартак. Совершенно очевидно, что раз Марсель как бы обвиняемый, то в роли главного на толковище, то есть в роли судьи, он выступать никак не может.
– Понятно кому, – сказал Кубик, набивая самокрутку махрой из кисета Спартака. – Володе Ростовскому, больше некому. По его личности ни Мойка, ни Марсель возражений не кинут...
...Володя Ростовский сидел на перевернутой тачке, на которой завозят уголь в кочегарку. Позади него на куче угля валялись две штыковые лопаты и одна совковая. В эту же кучу был воткнут ломик, которым разбивают большие куски угля. Володя пошутил, отбросив ногой одну из лопат, что, возможно, шанцевый инструмент еще сегодня и пригодится, правда, вряд ли по прямому назначению.
Хоть в сарае было довольно прохладно, Володя сидел в расстегнутом до пупа бушлате. Справа на груди у него красовалась церковь с немалым числом куполов, а слева, чуть пониже соска, синел искусно выполненный, поражающий сходством с плакатными портретами профиль товарища Сталина.
Володе Ростовскому было немногим за полтинник, из них за решеткой он провел около тридцатника. Володю уважали за абсолютную невозмутимость. Невозмутимо он встречал новый этап, холод, голод, ужесточение режима и прочие напасти. И бритвой, невесть откуда появлявшейся у него в руке, невозмутимо перерезал горло какой-нибудь падле. В авторитете он ходил никак не в меньшем, чем Марсель, однако никого не удивляло, что лагерь доверен более молодому. Володя был типичным волком-одиночкой, он предпочитал ни с кем близко не сходиться, держался особняком, его мало волновали чужие дела и чужие жизни. И в «полководцы» Володя сам никогда не рвался. При этом воровской закон соблюдал неукоснительно, до буковки, до запятой, до полной въедливости – поэтому его и приглашали разбирать споры.
Наконец вернулись те, кого заслали гонцами в шестой отряд, и с ними блатные этого отряда. Теперь все были в сборе и можно было начинать.
– Ну чего, Мойка, давай! Твой выход, – Володя усмехнулся в усы. – Ты у нас сегодня, как я понимаю, прокурорствовать собираешься.
Мойка развинченной походкой вышел на середину сарая. Блатные, сидящие на досках, на кучах угля и на корточках у стен, проводили его взглядами исподлобья. Никого из них не грела радостным теплом назревающая свара между своими. Еще только этого недоставало до кучи!