Второе восстание Спартака

Бушков Александр Александрович

А потом, завидев рассвет, расчирикались ранние пташки.

– Ты не думай, что я уже похоронила мужа, – Оля запустила руку ему в волосы. – И я люблю своего мужа. Просто неизвестно, что с нами со всеми будет завтра... Вернее, – она откинула голову, посмотрела на окно, – уже сегодня.

– Сегодня я должен буду улететь, – сказал Спартак. Глубоко вздохнул: – Оля...

– Тсс, – она прижала палец к его губам. – Не говори ничего. Я знаю, что ты хочешь сказать. Тебе не за что оправдываться и незачем мне что-то обещать. Нам было хорошо, нам сейчас хорошо, мы подарили друг другу ночь, давай ее просто запомним, – она ласково

провела ладонью по щеке Спартака. Потом положила голову ему на грудь: – Чертова война. Это надолго, я это чувствую...

– В последние две свои увольнительные я не заходил домой, думал, еще десять раз успею, – зачем-то сказал Спартак, закрыв глаза. – Не успел. Хорошо хоть письма пока доходят. Сестра пишет, что ее призвали в армию. Переводчицей. Встретимся ли?..

– Сестра младше тебя или старше? – спросила Оля.

– Старше. Знаешь, есть такой исконно русский типаж: «непутевая баба», вот это про нее. Вроде бы образованная, умная, а... непутевая. Жизнь не ладится. С хорошей работы выставили, с замужеством не получилось. В нее давно влюблен наш сосед, которого мы зовем между собой Комсомолец, но ему она взаимностью не отвечает. И как думаешь почему? По идеологическим разногласиям. Ну разве так должно быть, а? Хотя... в последнем письме она как-то странно написала... Его на фронт отправляли...

– И последнюю ночь сестра провела с ним, – уверенно сказала Оля. – Это по-женски – вознаградить за преданность в любви.

– А мама осталась одна, – продолжал откровенничать Спартак, гладя ее русые волосы. – Хорошо, в квартире еще есть соседи. Не так тяжело, помогут в случае чего. А в городе, пишут, начались перебои с продуктами. Я откладываю понемногу из пайка, надеюсь, когда-нибудь вырвусь в увольнительную хоть на день, отдам.

– Ты хороший, – сказала комендант Ольга. – И почему, чтобы нам встретиться, нужно было начаться войне? Тихо, молчи, ничего не говори. Я все знаю. И то, что война-то нас и разлучит...

Глава десятая

Разбор полетов

К ангару за ним пришел лично командир эскадрильи Серегин:

– Пошли, лейтенант.

Спартак поднялся с земли, отряхнул задницу и направился вместе с майором к командному пункту.

– Слушай меня внимательно, Котляревский, – сказал Серегин, чуть сбавив шаг. – Ты уже догадался, что эти крысы прибыли по твою душу. Так вот, усвой главное: ты виновен, и тебя придется наказать...

– Я виновен? В том, что самолеты не радиофицированы?!

– Не перебивать, лейтенант! – Серегин не повысил голос, но прозвучало как окрик. – Еще раз повторяю: ты виновен, и этого не изменить. Усвоил? А чего ты, собственно, хотел? Напомню тебе, что ты не выполнил полетное задание – оставил бомбардировщики без прикрытия, и один «эсбэшный», между прочим, был сбит. На твое счастье, зенитным огнем. И по большому счету неважно, что или кто тебе помешал, факт есть факт – задание ты просрал. Сейчас вопрос стоит по-другому: какое наказание ты получишь. А можешь получить по полной. Трибунал...

– То есть как... трибунал? – Спартак в растерянности даже остановился.

– Вот так, – устало сказал Серегин. – Пошли, некогда. Тебя захотят прижать к ногтю, намерение такое, кажется, кое у кого имеется. Но ты не дрейфь раньше времени, будем отбивать тебя изо всех сил. Тебя хотят показательно наказать. Что от тебя требуется... Давай договоримся так. Ты шипы-то

не выпускай и иголки не топорщи. И никаких мне театральных жестов: бросания на стол партбилетов, разрыва рубах на груди – мол, стреляйте, тыловики позорные! Спокойно, по-деловому объяснишь еще раз, как было дело, как ты это описал в рапорте... Ведь ты описал, как было на самом деле? – Серегин пристально взглянул на него.

– Врать не приучен, – буркнул Котляревский.

– Значит, спокойно, по-деловому объяснишь свои действия. И точно так же отвечаешь на вопросы. И очень тебя прошу, не уходи в сторону от конкретики. Без всяких обобщений, умозаключений и обвинений. Держи себя в руках, даже если тебе вдруг покажется, что дело пахнет жареным.

Они дошли до дверей КП, Серегин взялся за дверь.

– Понял, – сказал Котляревский.

– Тады ладно.

В ленинскую комнату народу набилось – мухе негде упасть. И хотя все свои смотрели на Спартака с пониманием и сочувствием, Мостовой даже подмигнул из толпы, Спартак шел мимо ребят к небольшой сцене как сквозь строй.

На сцене, за столом, покрытым красным сукном, сидело трое чужих. И что это именно чужие, было сразу видно по водянистым глазам. Двое в форме, один в штатском. Ну прям особая тройка на выезде. Спартаку предложили подняться и занять одинокий стул с краю. Спартак сел и мигом почувствовал себя мишенью в тире.

Все трое представились (фамилии Спартаку ничегошеньки не говорили), потом спросили, известно ли, зачем все они здесь собрались и какой вопрос стоит на повестке дня. Всем, и Котляревскому, было известно. Тогда поднялся штатский и сообщил хорошо поставленным голосом оратора:

– Товарищи, на повестке дня только один вопрос. Вот... – двумя пальчиками, чуть брезгливо, точно боясь запачкаться, он приподнял со стола листок бумаги – Спартак узнал собственный рапорт. – Мы ознакомились с этим, так сказать, творением. Так сказать, трудом. И что я могу сказать? Недурно. Очень недурно. Мастерски. То, как товарищ Котляревский ловко уходит от ответственности, как всю вину за случившееся перекладывает с себя на кого угодно, на что угодно, – достойно всяческой похвалы. Я предложил бы напечатать это в «Боевом листке». А что? Хороший стиль, писать он явно умеет, грамотный опять же, лично я ни одной ошибки не нашел... Может, вам, – тут он соизволил посмотреть на Спартака, – в писари стоило бы податься?..

Если бы не предупреждение Серегина, сейчас Спартак вспыхнул бы, как лужа бензина. Товарищ в цивильном выжидательно смотрел на него, но поскольку никакого вопроса задано не было, Котляревского ничто не обязывало открывать рот, и он промолчал. Только, едва сдерживаясь, понуро опустил голову – мол, стыдно, товарищи дорогие, ох, стыдно, не надо меня ругать, я больше не буду.

– Вот только одно я не могу понять, – малость увеличил обороты штатский, – трусость это, недомыслие или... или что-то другое. Не согласны? Кто-то может подумать – пустяк. А представим себе, что подобное происходит на фронте. Истребитель товарища Котляревского, понимаете ли, заблудился в облаках, а в этот момент эскадра вражеских бомбардировщиков («Эскадра?!» – мысленно восхитился Спартак и опустил голову еще ниже) прорывается в наш тыл. И вот уже нет города, нет села, нет оборонного завода. Сотни семей остались без крова, дети – без матерей, рабочие – без жен...