Второе восстание Спартака
Шрифт:
И снова уходили, скрывались. В городе на сей раз. И там-то однажды ночью Беата... Сама пришла, он и не ожидал, ухаживал, конечно, насколько можно было в той обстановке, но что получится однажды так легко и просто, не ожидал...
Ну и покатилось, как в колее. Где-то он бесповоротно миновал некую точку, после которой все как бы само собой подразумевалось: что он с ними, что он воюет, что он – никакой не лейтенант Котляревский, а именно что Янкес... Осознание того, что точка пройдена, его и успокоило. И все пошло, как шло.
И что прикажете делать? Если ощущаешь себя не вольным соколом, а паровозом, не способным
Она убрала руку, и Спартак встрепенулся: показалось, что он все это время говорил вслух. Нет, ерунда, конечно, – они просто-напросто приехали: пролетка остановилась перед высоченным, этажей в шесть, ничем не примечательным домом, где, надо полагать, им и определили отсидеться до утра для пущей надежности: немцы уже наверняка развернули обычную в таких случаях кипучую деятельность.
Домина, кроме высоты, был более ничем не примечателен – с первого взгляда видно, что не был он никогда ни памятником архитектуры, ни резиденцией магната. Скучная, банальная каменная коробка, явно доходный дом, или, если по-польски, чиншова каменица. Но обитали тут все же не пролетарии – райончик не бедняцкий. Так, средней руки чиновнички, развращенная подачками буржуазии верхушка квалифицированных рабочих, лавочники разные и прочий немудреный люд, по судьбам которого стальным катком прогрохотала война. Место, надо полагать, надежное – иначе его бы для укрытия не выбрали те, кому этим ведать надлежит.
Опомнившись, Спартак соскочил первым и, как полагалось гжечному пану, подал руку спутнице со всей галантностью. Отметил мимоходом, что рука при этом как бы сама собой повесила трость на левый локоть. «Внешность у вас, пан лейтенант, не хлопская, – с усмешкой сказал как-то ротмистр Борута. – За сельского парня вас выдавать не стоит. Гораздо рациональнее выступать в качестве элегантного горожанина... или, как показал недавний опыт, в немецком мундире. Только нужно подучиться... – и не преминул, шляхтич чертов, ввернуть шпильку: – Тому, чему вы в Совдепии научиться никак не могли...»
Он и научился: непринужденно манипулировать тростью, не чувствовать себя ряженым в костюмах пусть и довоенного, но все же варшавского пошива, ложечками-вилочками орудовать... И ведь помогало, взять хотя бы случай с оберстом и его бумагами, и не только...
Одним словом, сыграно было по всем правилам. И Беата не подкачала – выпорхнула из неказистой пролетки, словно ясновельможная княгиня из лакированного ландолета с хрустальными фонарями.
Впрочем, она действительно была из самой что ни на есть настоящей и доподлинной княжеской фамилии, правда, к началу войны сохранившей лишь скудные остатки былого великолепия, роскоши, зажиточности. Но все равно, самая настоящая княгинюшка, вроде Наташи Ростовой (о которой, разумеется, Беата и слыхом не слыхивала, поскольку в ее роду «москалей» не читывали)...
Спартак, однако, убедился, что здесь титул играл огромное значение. Тут такие вещи принимали крайне серьезно, у них вся эта дурь осталась в полной неприкосновенности: пан ротмистр, панна княгиня, и все они при необходимости запросто разбирались в генеалогических сюжетах века этак семнадцатого...
Очень ему повезло, кстати, что он – Котляревский. У них тут тоже числились в шляхте какие-то Котляревские. Никто Спартака не подозревал с ними в родстве, но порой все же высказывались, что исторические
Спартак в таких случаях думал, что с превеликим удовольствием посоветовал бы им и сентябрь тридцать девятого вспомнить – но к чему лезть на рожон? Приходилось помалкивать...
Парадная лестница оказалась довольно чистой, они поднялись на третий этаж (это по-русски, а у них тут он вторым считается, поскольку первый в расчет не берется и начинают счет со второго...) Беата, достав ключ, присмотрелась к замку – она раньше тут не бывала, однако справилась.
Тщательно заперев за собой дверь, оглядевшись, походив по прихожей, заглянув во все три комнаты, наморщила прямой носик:
– Сразу видно, что обитал тут какой-нибудь обер-кондуктор. Лачуга.
Спартак благоразумно промолчал. По его меркам, этакая «лачуга» и наркому бы подошла. Но у княгинюшек свои мерки...
Правда, задрав носик в сословной спеси, она сразу же принялась деловито и внимательно осматривать нечаянное пристанище: выглянула во все окна, обошла комнаты по второму кругу, уже сосредоточенно щурясь. Потом сказала:
– Черного хода нет. Это минус.
Спартак столь же серьезно кивнул: это и в самом деле был нешуточный минус, но ничего тут не поделаешь...
– На что ты так загляделся?
Она подошла, выглянула из-за его плеча. Фыркнула уже с некоторым легкомыслием.
Роскошная была кровать, что и говорить: с причудливыми железными спинками, идеально застеленная, словно некая горничная именно ради них постаралась, с горкой подушек и вычурными столиками с обеих сторон изголовья.
Спартак повернулся к девушке и напористо обнял за плечи. Она, не отстранившись, сказала нейтральным тоном:
– Нужно быть начеку...
Но звучало это как-то не особенно убедительно. Никакого напряжения в ее гибком сильном теле не чувствовалось, Беата прикрыла глаза, отходя после сумасшедшего напряжения охоты. Медленно притянув ее к себе, Спартак поцеловал девушку и уже больше не отпускал.
За окном ничего тревожащего не происходило – обычные звуки улицы, когда вечереет. Ну разумеется, подумал он трезвой, службистской частичкой сознания. Кишка у них тонка перевернуть вверх дном весь город, в конце концов не бог весть какие были персоны. Из-за оберста они все перерыли, но тот городишко был маленький, не то что эта древняя столица польских королей, которую совсем недавно, по историческим меркам, сменила выскочка Варшава...
Поцелуи понемногу переходили в нечто напоминавшее лихорадочную борьбу, словно времени у них совсем не осталось, и костлявая старуха стояла у двери, готовясь деликатно, но непреклонно постучаться черенком косы: а вот и я, впускайте, люди добрые, час пробил... Одежды становилось все меньше, пока не осталось совсем, с постели кувыркнулась аккуратная кучка подушек, бесшумно растелившись по полу, отлетело покрывало, и они обратились в сплетение нерассуждающих обнаженных тел, возбужденных и друг другом, и бабулей с косой, так и бродившей в невеликом отдалении. Так уж у них почему-то всегда получалось: сначала чуть ли не грубо, под непроизвольные стоны девушки, потом, после схлынувшего угара, медленно, чуть ли не сонно – до полного опустошения и невозможности пошевелиться.