Второе восстание Спартака
Шрифт:
– Ну-ну, – спокойно сказал державший оружие. – Лежать, лежать.
Люстра под потолком горела. Не шевелясь, Спартак бросал по сторонам отчаянные взгляды. И очень быстро убедился, что ситуация даже хуже, чем просто хреновая. Положение самое безвыходное, в котором ничего не предпримешь: из такого положения не кинешься обезоруживать, драться – тому, с пистолетом, достаточно нажать на спусковой крючок...
И над недвижной Беатой стоял такой же – в штатском плаще, в надвинутой на лоб шляпе, тоже застывший, как идиотский монумент неведомо кому. Еще четверо или пятеро – сытые штатские морды с пистолетами наготове – разместились по обе стороны кровати. Спартак покосился на двоих со своей стороны. Один смотрел с усталым равнодушием человека, немало повидавшего на своем веку такой вот рутины. Другой, гораздо моложе, улыбался Спартаку азартно, едва ли не дружелюбно, с физиономией выигравшего в казаки-разбойники дворового шпанца: попался, ага, наша взяла, чур-чура!
Из-за
– Мне безумно жаль, что приходится нарушать такую идиллию, – без улыбки сказал он по-польски. – Вы так очаровательно спали, словно два голубочка. Мы, немцы, народ сентиментальный, но не настолько же, господа мои, чтобы позабыть о суровой службе... Как вас зовут, я уже знаю. Моя фамилия Крашке, чин не особенно и выдающийся, совершенно заурядный: гауптштурмфюрер. А вот организацию имею честь представлять незаурядную. Ее сокращенное название всему свету известно как гестапо. У меня стойкое впечатление, что вы, молодые люди, об этом учреждении слыхивали хотя бы краем уха... Я прав?
Наступило долгое молчание. Крашке пожал плечами:
– Молчание, согласно пословице, означает согласие...
– По какому праву... – начала Беата и тут же безнадежно умолкла.
– Фройляйн... – поморщился Крашке, демонстрируя оба их пистолета, которые он держал согнутыми указательными пальцами за скобы. – Вы же умная девочка, закончили университет... Доказать, кого из этих пистолетов убили вчера вечером – пара пустяков. Снять с них ваши пальчики – еще проще. Так что умейте проигрывать без тупой физиономии деревенской дурочки... Ну что, вы согласны, что это конец? Полный и законченный провал? – он впервые скупо улыбнулся, развел руками. – Вы знаете, господа, в отличие от некоторых моих коллег, я – человек широких взглядов и большой терпимости. Быть может, вам хочется выкрикнуть что-нибудь гордое и несгибаемое? Лозунги, призывы, проклятия и ругательства в адрес гнусных палачей? Милости прошу. Вполне естественное и закономерное желание, на которое вы, безусловно, имеете право. Было бы жестоко с моей стороны не позволить вам эту маленькую вольность – в вашем положении так мало приятного. Итак? Вас никто не тронет и рот затыкать не будет. Можете гордо кричать что хотите, вашего положения это не облегчит и не утяжелит... Ну? Можно маленькую личную просьбу? Вам ведь, в принципе, все равно... Можно что-нибудь сложное, оригинальное, по-настоящему романтичное, красочное и выразительное? Вы не представляете, до чего надоела вульгарная ругань без особой фантазии, равно как и примитивные лозунги... Прошу!
Он молча ждал, едва заметно улыбаясь с видом полного хозяина положения – на что имел все основания, мать его. Спартак промолчал. Беата тоже.
– Вы мне начинаете нравиться, – сказал гестаповец. – Ведете себя вполне светски, я бы так выразился.
От бессилия и злобы Спартак еще крепче стиснул зубы. Гестаповец что-то рявкнул – и двое, торчавшие возле постели, моментально сдернули с нее Спартака, выкрутили руки за спиной, согнув в три погибели, так что он лбом едва не в пол уперся, потащили в соседнюю комнату.
Там, наверное, в мирные времена была гостиная – застекленный шкаф с посудой и фарфоровыми безделушками, овальный стол с полудюжиной кресел, вазочки, салфеточки, картинки на стенах и прочая мещанская дребедень.
Спартака, по-прежнему голого, толкнули на кресло, бдительно замерев по обе стороны. Гестаповец, спрятав пистолет в карман, заложив руки за спину, прошелся вдоль стен, присматриваясь с брезгливой ухмылочкой.
– Черт знает что, – сказал он Спартаку тоном старого приятеля. – Сразу видно, что обитала здесь чета каких-нибудь одноклеточных. Куколки – аляповатая дешевка, картинки – раскрашенные иллюстрации из журналов. Кошечки-песики, ага... И ни единой книги. Вам не тоскливо в этаком вот обиталище, друг мой? Впрочем, вопрос дурацкий. Как вам могло быть скучно с такой девушкой и в столь удобной постели... Но все равно, квартирка удручающе пошлая, согласитесь?
Спартак угрюмо помалкивал. Потом спросил:
– Может, одеться дадите?
– А зачем? – поднял брови Крашке в наигранном удивлении. – Могу вас заверить, ни я, ни мои люди не питаем тяги к столь позорному и уголовно наказуемому в Третьем Рейхе пристрастию, как гомосексуализм, так что на вашу адамову наготу не возбудимся. Зато с точки зрения психологии именно такое ваше состояние идеально подходит для допроса, предоставляя преимущества мне и делая проигрышной вашу позицию. Аккуратный, с безукоризненно завязанным галстуком сотрудник гестапо, – он бросил на себя мимолетный взгляд, чтобы убедиться в безукоризненности галстучного узла. – И голый бандит, терзаемый ночной прохладой и неизвестностью... Хотя... Ну какая там неизвестность! Что за экивоки меж своими... Вы оба успели наворотить столько, что пуля в лоб
Спартак непроизвольно вздернул голову. Гестаповец рассмеялся:
– Милейший, мы же профессионалы... Для вас не будет откровением, если я напомню, что на свете существует агентура? Стукачи, агенты, внедренка, осведомители – да приплюсуйте еще и тех, кто на допросах сломался... Никакая это не загадка. Спартак Котляревский, советский летчик, сбит над генерал-губернаторством, прибился к бандитам, послужной список... Бога ради, извольте. Если не считать лесных стычек, ваша террористическая деятельность началась с того, что вы, переодевшись обер-лейтенантом вермахта, отправились...
Он говорил скучным, бухгалтерским тоном, бесстрастно перечисляя акции, явки, диверсии и стычки, обязательно всякий раз называя тех, кто со Спартаком был – всех или почти всех. «Сволочи, – в бессильной злобе подумал Спартак. – Закладывал кто-то из доверенных, со знанием дела и величайшей скрупулезностью».
– Быть может, я что-то упустил? – усмехнулся Крашке. – Можете дополнить, если вам кажется, что я обошел пару особенно ярких эпизодов ваших подвигов...
Он, между прочим, ничего не упустил, но не говорить же ему об этом? Гад, тварь, паскуда, до чего обидно-то...
Расхаживавший по комнате Крашке вдруг резко остановился, сел за стол напротив Спартака, сунул в рот сигарету и толкнул Спартаку через стол серебряный портсигар:
– Ладно, хватит. Курите без церемоний. Побеседуем серьезно. Делу время, потехе – час.
Как только они оказались в гостиной, Крашке без малейшего усилия перешел на русский – и говорил вполне чисто. Спартаку пришло в голову: из прибалтийских, должно быть, недобитый в свое время, сумевший улизнуть остзейский барончик...
– Позабавились – и хватит, – сказал Крашке, без церемоний стряхивая пепел прямо на темную лакированную столешницу. – Пора работать. Надо мной тоже есть начальство, а начальству всегда нужны отличные результаты в кратчайшие сроки... Давайте сразу к делу, товарищ лейтенант... или все же пан поручик? Да какая разница... Несущественно. В общем, я, как вы уже убедились, знаю немало. Но далеко не все, что меня интересует. А у нашей конторы есть дурацкая привычка знать если не все, то, по крайней мере, к этому неустанно стремиться... Откроем карты: я пока не знаю, где можно взять Боруту. А Борута моим шефам крайне необходим. Зато вы, Котляревский, мне точно известно, как раз знаете как минимум две явки Боруты, подходы к нему по линии групп «Вилк» и «Блыскавица». И не спорьте. Прекрасно знаете. Я бы мог вам многое рассказать о своих источниках информации, но ограничусь одним-единственным примером: на Броварную вас провожал Густав, а Густава мы взяли, и он рассказал все. В том числе и то, что знать могли только вы двое: по дороге вы с ним оживленно дискутировали о Смутном времени в России – с противоположных точек зрения, понятно, ни в чем друг друга не убедили, два образованных студента... Ну, я вас убедил, что Густав у нас и поет, как канарейка? Убедил, вижу по вашему лицу. А что до группы «Вилк»... Вас на эту линию вывела Кася, она же – обладательница почерпнутого из классики псевдонима Ягенка. И эту амазонку мы тоже взяли, иначе откуда мне известно, что она вам подарила синий с красной полосочкой шарф – погода стояла паршивая, а на явку вам предстояло тащиться через весь город... Снова, как видно по вашей физиономии, я попал в десятку... И хватит, по-моему, примеров. Итак, мне нужен Борута. И «Вилк» с «Блыскавицей», разумеется. Вы не особенно посвящены в дела «Перуна», но и об этой группе кое-что знаете – хотя бы явку в лесничестве, которая мне до сих пор неизвестна. Вот так. Я поставил перед вами ясные, четкие и конкретные вопросы. Ваше дело – дать ясные, четкие, конкретные, а главное, подробные – ответы. И вот тогда, даю вам честное слово, мы всерьез задумаемся, как облегчить вашу участь – и участь симпатичной девочки. Которую сейчас допрашивают в соседней комнате. Я вам не вру. Вы сами прекрасно ориентируетесь в ситуации. Искреннее сотрудничество несет немалые выгоды...
– Ничего я не знаю, – сказал Спартак. – Мне не доверяют.
– Глупости. Мы оба знаем, что это глупости.
– Какая разница?
– Значит, хотите быть несгибаемым? – Крашке поморщился. – Мой дорогой, несгибаемость – это чисто техническая проблема. Я плохо разбираюсь в кораблестроении, но знаю: у всякого корабля есть какой-то допустимый предел крена. Стоит его перейти, корабль потонет. Это физика. Или математика, черт ее знает. В общем, чисто техническая проблема. Так и с человеческой выносливостью. Есть порог боли, который человек попросту не выдерживает, как корабль – крена. Всякого можно сломать.