Второго Рима день последний
Шрифт:
Когда до меня, наконец, дошёл смысл затеи, Джустиниани разразился хохотом, корчился, стонал и бил себя кулаками по коленям.
– Теперь ты понимаешь? Ведь это огромная часть фортификационных сооружений, значительно большая, чем та, которую любой другой военачальник может надеяться получить под своё командование. Нотарас вынужден будет выглядеть довольным, даже если поймёт в чём тут дело. И поймёт, конечно, ведь не дурак же он.
– Вы раскрываете перед ним ваше полное к нему недоверие, маскируя его якобы почётным назначением. Может быть, это и мудро. Может быть…
Джустиниани перестал смеяться и посмотрел на меня с недоумением:
– Мы лишаем Нотараса возможности изменить,– произнёс он серьёзно. – Когда начнётся осада, он будет привязан к своему участку стены и не сможет вонзить нам нож в спину, даже если захочет.
Как не крути, а Джустиниани прав. Он нашёл деликатный способ обезвредить Нотараса. Почему же я всё равно был недоволен?
19 марта 1453.
Большие галеры вошли в порт Кинегион с развевающимися флагами под гудение рогов и грохот барабанов. Матросы и солдаты строем сошли на берег, получили кирки, лопаты, корзины и сомкнутыми рядами под корабельными флагами промаршировали к стене у дворца Хебломона. Там их приветствовал кесарь на коне, одетый в золото и пурпур.
Участок для рва длиной около двухсот шагов был размечен заранее, и шкиперы воткнули в землю флаги в обозначенных местах. Ров должен быть восемь футов глубиной, поэтому работа для почти двух тысяч человек предстояла не слишком тяжёлая. По сигналу кесаря слуги выбили дно у десятков бочек. Каждый мог подойти и набрать себе вина. Поэтому неудивительно, что люди приступили к работе с песнями, соревнуясь друг с другом, кто быстрее наполнит корзину землёй. Её тут же подхватывали другие и бегом несли для укрепления внутренней стены. На сутолоку и оживление пришло поглазеть множество народа. Присутствие кесаря воодушевило шкиперов, штурманов и судовладельцев настолько, что они сами приняли участие в работах.
К заходу солнца ров был уже почти готов, и только небольшая полоска земли отделяла его от воды. Конечно, он не может сравниться с большим рвом, мощные стены которого выложены кирпичом, но и здесь берега будут укреплены брёвнами и камнями, чтобы их не подмывала вода.
25 марта 1453.
Две недели тому назад султан двинул войска из Адрианополя. Со дня на день он будет здесь.
26 марта 1453.
Анна Нотарас сказала мне:
– Так дальше продолжаться не может.
Мы уже не ссоримся. Слишком мрачные тучи собрались над нашими головами. Ожидание гнетёт каждого и лежит на сердце словно камень. Я уже пережил подобное, когда ждал палача, прикованный к каменной стене. Но тогда мне нечего было терять и не за кого бояться. Сейчас у меня есть Анна.
– Ты права,– согласился я. – Кто-нибудь может догадаться. Или тебя узнают. У улицы есть глаза, а у стен уши. Твой отец прикажет забрать тебя домой.
– Отца я не боюсь,– ответила она. – Меня хранит одежда монашки. Нет, я думаю о другом.
Мы прогуливались в тени платанов на мысу, потом отдыхали на пожелтевших мраморных ступенях, греясь на солнце. Ящерица пробежала по камням. Мраморное море блестело словно серебро. Босфор лежал перед нами тёмно-синей лентой, петляющей среди покрытых зеленью холмов. По другую сторону залива высились стены Пера. На башне реял генуэзский флаг с крестом.
Хариклеи не было с нами. Она стирала бельё и развлекала Мануэля бесконечной чередой рассказов о святых. Много вина текло в моём доме в эти дни. Но мы с Анной уже не чувствовали себя хорошо в моей комнате. Тревога гнала нас под открытое небо. Мы рассчитывали на везение, ведь Анну могли узнать в любую минуту.
– Нет, я думаю о другом,– повторила она. – И ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Её лицо было опалено солнцем. Она заложила за голову коричневые от загара руки и пальцами босых ног перебирала траву. Её щёки алели, губы улыбались, но в карих глазах таилась грусть.
– Моя одежда монашки – лишь маскировка. Никакая я не монашка. После того, как я покинула свой дом, семью, отказалась от комфорта и благородных манер, я стала здоровее и счастливее, чем была до сих пор. Еда кажется мне вкуснее. Я никогда не дышала так свободно. Я живу. Существую. Ощущаю своё тело. Его волнение переполняет меня.
– Мне нравились твои платья,– пробормотал я.
– Даже чересчур,– с упрёком бросила она. – Тебе слишком уж нравились мои платья. Ты боялся совершить святотатство. Не смел коснуться моего тела.
– Мне довольно того, что у меня есть. Мы рядом. Мне сорок лет. Я люблю тебя. Нет любви без желания. Но моё желание как светлое чистое пламя. Мне не надо касаться твоего тела.
Её пальцы теребили край одежды.
– Наверно, ты прав. Нет любви без желания. Может, его удовлетворение не стоит выеденного яйца. Но моё бесстыдное тело говорит мне, что оно стоит большего. Когда ты раньше клал руку на моё колено, я вся дрожала. Почему ты теперь не делаешь этого?
– Я не ангел. И ты должна это знать.
– Твоё самообладание просто удивительно,– ответила она. – Или я тебя уже больше не волную?
Анна подняла ногу и погладила голое колено так трепетно, будто трогала дорогую ткань. При этом она украдкой смотрела на меня из-под опущенных ресниц. Но протяни я только руку, она бы увернулась. Я это знал. Она говорила так лишь для того, чтобы помучить меня.
– Я совершила тяжкий грех: обманула отца,– продолжала она. – Мне казалось, я смогу этот грех искупить, если надену одежду монашки, и буду участвовать в монастырских молитвах. Я не собиралась встречаться с тобой. Говорила себе, что скоро мне остригут волосы, и я стану невестой Христа. Скажи мне, любимый, другие люди тоже обманывают себя, чтобы достичь своей цели?
– Человек – неисправимый лгун,– ответил я. – Он верит в то, что ему выгодно и считает праведным то, к чему стремится. Но в сердце своём он не может обмануть себя самого.
– Иоханес Анхелос,– сказала она после некоторого раздумья. – Мне кажется, было бы лучше для нас обоих, если бы ты решился жениться на мне.
Она приложила ладонь к моим губам, чтобы я не мог говорить.
– Я понимаю, латинская церковь освятила твой брак таинством и жена твоя жива, но это ничего не значит. Если ты захочешь отречься от ереси и примешь истинные символы веры, то можешь быть крещён заново. Найдётся достаточно священников, которые охотно признают твой прежний брак недействительным и повторно женят тебя, хотя бы для того, чтобы досадить латинянам.