Второго Рима день последний
Шрифт:
В сумерках весь северо-западный горизонт посветлел от зарева костров турецкого стана.
Покинув дом, я обосновался у Джустиниани рядом с воротами святого Романа. Латиняне бездельничают в башнях и сторожках, варят баранину в котлах, играют в карты и пьют вино. Греки поют псалмы многоголосьем и молятся. Стража бдит на стенах. Время от времени кому-нибудь из стражников кажется, что он видел тень, метнувшуюся в темноте. Тогда вниз бросают факелы или летит за ров горящая стрела. Но перед стенами пусто.
Скоро вместо мяса в котлах будет кипеть смола и плавиться свинец.
На стенах множество небольших пушек и несколько тяжёлых бомбард, которые могут стрелять большими каменными ядрами по высокой траектории. Но они ещё не испытаны. Порох экономят для пищалей и мушкетов, из которых стреляют свинцовыми пулями.
Техники кесаря установили также на наружной стене древние баллисты и катапульты. Они способны метать далеко за ров большие камни, но летят эти камни не так быстро, как каменные снаряды бомбард. Если позволить гарнизону выбирать между мушкетом и арбалетом, то едва ли один из пятидесяти выберет мушкет. Арбалет и удобнее и безопаснее.
Багровое зарево подсвечивает небо на северо-западе, и латиняне спорят между собой, станут ли турки под нашими воротами уже завтра. Ожидание порождает тревогу. Никто не может спать спокойно. Профессиональные солдаты ругаются много и часто. Это шокирует греков, и они держатся подальше от латинян.
Горечь и сомнение овладевают мной, когда я так провожу время вместе с другими. Я не могу перестать думать об Анне Нотарас. Не могу! Неужели, всего лишь случай так упорно вёл меня по этой дороге? Почему так настойчиво она хочет связать наши жизни узами супружества? Ведь должна же она понимать, что у меня есть веская причина не делать этого. Есть! Есть!
Только ли тёмное искушение будет виновато, если я отвергну унию и женюсь на Анне Нотарас? Зачем она опять стала на моём пути? Не было ли это запланировано заранее? Действительно ли её отец не знает, что она осталась в городе? А может, они действуют сообща, отец и дочь, в тайном сговоре? Но ведь не может Лукаш Нотарас знать, кто я на самом деле.
Зачем, зачем она оказалась тогда у храма Мудрости Божьей? До нашей встречи путь мой был прямым и ясным. Теперь разум мой замутнён и мысли путаются в голове. Могу ли я позволить, чтобы дух мой поддался искушению тела? Но любовь моя в равной степени и телесна и духовна. Как моя вера. Как была моя вера!
Я всего лишь человек. Никакой ни ангел. Но колено Мануэля исцелилось, когда я положил ладонь ему на голову.
Наверно, я должен её ненавидеть. Но я её люблю.
5 апреля 1453.
Через некоторое время после восхода солнца начали расти тучи пыли над дорогами и тропами, ведущими к городу. А потом из клубов пыли показались первые нестройные отряды турок. Когда они увидели перед собой стену, то остановились и стали взывать к своему богу и пророку, размахивать оружием. Наконечники копий и кривые сабли багрово сверкали среди пыли.
Джустиниани прислал за мной гонца. Он и кесарь верхом на лошадях стояли возле ворот Харисиоса. Около ста молодых греческих дворян с трудом сдерживали горячих коней, которые били копытами и вскидывали головы. Я узнал их. Это они презрительно смеялись, когда кесарь произносил речь перед латинянами. Это они играли в мяч на конях на Ипподроме. Красивые и гордые юноши, считающие ниже своего достоинства даже разговаривать с латинянином.
– Умеешь ли ты ездить верхом, Джоан Анжел?– обратился ко мне Джустиниани. – А подавать сигнал трубой умеешь?
Я удивился, но, тем не менее, утвердительно кивнул головой.
– Хочешь ли ты драться?– продолжал Джустиниани. – Отлично. Сейчас будешь драться. Но смотри, чтобы бой не затянулся и чтобы вас не окружили. Теперь крикни по-гречески этим дуралеям, что я прикажу повесить каждого, кто не выполнит приказ и не повернёт назад, когда прозвучит сигнал. Мы не можем потерять ни одного человека. Это всего лишь демонстрация, а никакая не вылазка. Мы только хотим произвести некоторое замешательство в турецких колоннах, ничего больше. Внимательно поглядывай на башню. Я подам сигнал флагом, если вам будет грозить обход с фланга.
Я взял трубу и затрубил. Звук был чистый и звонкий. Горячие скакуны встали на дыбы. Я крикнул юношам, что не хочу им навязываться и делить их славу. Но по приказу протостратора буду их сопровождать, чтобы дать сигнал к отходу. Ещё я сообщил им, что я старше их и уже принимал участие в атаках конницы под Варной.
В это время Джустиниани нашёптывал на ухо своему боевому скакуну, словно что-то ему объясняя. Потом подал мне поводья:
– Мой конь сбережёт тебя лучше, чем твой собственный меч. Он проложит дорогу копытами в любой толчее, а если понадобится, перегрызёт турка пополам.
Действительно, это был свирепый, внушающий ужас боевой западноевропейский жеребец, может, лишь несколько менее быстрый и грациозный, чем греческие кони. К счастью, животные меня уважают, иначе я бы боялся этого жеребца больше, чем турок. Джустиниани настолько высок, что я не доставал до стремян, но подтянуть их не успел. С шумом и грохотом упал мост, распахнулись ворота.
Равняя шеренги, греки выехали из города, но уже на мосту дали коням шпоры и помчались полным галопом, в запале состязаясь друг с другом. Я скакал последним, и земля отзывалась эхом на удары копыт. Мой огромный конь был взбешён, задетый тем, что остался позади. Он, который привык мчаться галопом впереди всех. Теперь он старался проявить свои лучшие качества, а я чувствовал себя в такой же безопасности, как если бы ехал в деревянной башне на спине боевого слона.
Мы мчались прямо на отряд пехоты, идущий по дороге от Адрианополя. Когда турки увидели конницу, они разбежались в стороны от дороги. Со стоном прилетели первые стрелы. Молодые греки рассыпались по полю, словно играя в мяч, наметив каждый для себя какую-либо турецкую голову. Мой конь убил копытами первого подвернувшегося турка. Далеко на нашем фланге полным галопом приближался отряд турецких сипахи в развевающихся по ветру красных плащах.
Ближайшие к нам турки бросали оружие, чтобы бежать быстрее. Это были одиночные солдаты из разведки авангарда. Но дальше целый отряд сомкнул строй, выставив вперёд воткнутые в землю пики, чтобы остановить коней. Греки бросили коней в стороны, намереваясь обогнуть отряд, но мой боевой конь тяжело вломился между пиками, ломая их как спички о свой нагрудник, и насмерть разил копытами перепуганных турок. Я прибыл в Константинополь, чтобы сражаться. И теперь представился случай. Но на моих противниках не было даже кожаных кафтанов. Они громко кричали «Аллах! Аллах!». Я заметил, что сам кричу «Аллах! Аллах!», словно прошу их бога смилостивиться над своими верными.