Второго Рима день последний
Шрифт:
После полудня к стене возле ворот св. Романа приблизилась красочная процессия. Турки размахивали флагами, дули в дудки, и призывали впустить в город посла султана для переговоров с базилевсом Константином. Одновременно их артиллерия перестала стрелять, а войска отошли к своему лагерю.
Джустиниани подозревал военную хитрость и не хотел, чтобы турецкий посланник увидел, как сильно повреждена внутренняя стена и как слабы временные шанцы. Но кесарь Константин поднялся на стену и узнал в посланнике своего приятеля, эмира Синопа Исмаила Хамзу. Его род уже многие поколения имел дружеские отношения с кесарями Константинополя. Незадолго до смерти старый Мурад успел заключить родственный союз с Хамзой, женив Мехмеда на его дочери. И, тем не менее, Константин доброжелательно приветствовал его и приказал пропустить через укрепления. Хамзу провели в город через ворота для вылазок.
Как только венецианский байлон узнал о прибытии посла, он собрал совет двенадцати, приказал снять часть венециан со стены и во главе двухсот закованных в железо солдат промаршировал к главной ставке кесаря. Джустиниани, со своей стороны, приказал разделить остатки продовольствия и вина между своими людьми, ходил от одного к другому и, грозя кулаком, приказывал:
– Смейтесь же, смейтесь! Или я прикажу свернуть вам шею.
Когда Исмаил Хамзв, поглаживая бороду, смотрел по сторонам, он видел лишь смеющихся, закованных в железо солдат, которые рвали зубами мясо, а остатки небрежно бросали на землю. Кесарь Константин протянул послу руку для целования и высказал сожаление, что они встречаются при столь печальных обстоятельствах.
Эмир Синопа громко и отчётливо, чтобы слышали солдаты, воскликнул:
– Пусть будет благословен этот день, ибо султан Мехмед послал меня предложить тебе мир на почётных условиях.
Генуэзцы Джустиниани в ответ расхохотались, хотя многие из них едва держались на ногах от изнурения. Джустиниани прохаживался позади них, зажав стилет между большим и указательным пальцем и незаметно колол в задницу каждого, кто смеялся недостаточно громко.
Исмаил Хамза попросил кесаря о переговорах один на один. Без малейшего колебания Константин пригласил его к себе на квартиру, и они заперлись в маленькой комнате, не обращая внимания на возражения советников. Тогда венецианский байлон приказал своим людям окружить башню, где находилась квартира, вошёл в неё во главе совета двенадцати и велел доложить кесарю, что венециане не потерпят никаких тайных сепаратных переговоров с турками.
Кесарь отвечал, что он вовсе не намеревался принимать какие-либо решения за спиной союзников, пригласил всех участвовать в переговорах и ознакомил собравшихся с мирными предложениями султана.
Исмаил Хамза официальным тоном предупредил:
– Для твоего собственного блага и для блага твоего народа прошу тебя принять эти мирные условия, наилучшие из возможных. Твой город в отчаянном положении. Защитники голодают и их мало. Народ доведён до крайней черты. Это твой последний шанс. Если не покоришься сейчас, султан истребит всех мужчин, а женщин и детей продаст в рабство. Город же будет отдан на разграбление.
Венециане закричали:
– Во имя господа нашего, не доверяй султану! Где гарантии? Турки и раньше нарушали данное слово. Неужели, мы напрасно проливали кровь? Неужели, наши люди зря сложили головы на стенах, защищая твой трон? Нет! Нет! Султан колеблется. Он не уверен в победе, в противном случае не пытался бы завладеть городом при помощи вероломных мирных предложений.
Исмаил Хамза, сильно задетый, сказал:
– Если бы вы имели хоть каплю разума, то поняли, что ситуация, в которой оказался город, безнадёжна. Только из любви к ближнему, чтобы избежать ужасов последнего штурма, султан даёт вашему кесарю возможность свободно уйти, забрав с собой имущество, двор и свиту. Жители, которые пожелают уйти с кесарем, тоже могут забрать с собой свою собственность. Тем, кто останется, султан гарантирует жизнь и неприкосновенность имущества. Как союзник султана, кесарь может оставить себе Мореё, и султан обязуется защищать его от нападения врагов.
В ответ венециане стали кричать, шуметь и стучать по щитам, заглушая его слова. А базилевс поднял голову и сказал:
– Условия султана унизительны и несправедливы. Их принятие несовместимо с моим достоинством базилевса, даже если бы я был вправе это сделать. Но я не вправе. Ведь сдача города неприятелю не входит в полномочия базилевса, как, впрочем, и любого из здесь присутствующих. Мы готовы умереть и добровольно идём на смерть.
С грустью и презрением смотрел я на орущих венециан, проявляющих столько готовности сражаться «аж до последнего грека». Ведь в порту стоят их большие корабли и когда стены падут, у них останется возможность бегства. Скорее всего, султан точно знал, что Константинополь не пойдёт на такие условия. Но, принимая во внимание партию мира и недовольство войска из-за неудач, он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы продемонстрировать подчинённым несговорчивость греков. Ведь он всего лишь человек и в душе слаб.
Нерешительность султана переносить так же трудно, как мучительную тревогу и угнетённость, охватившие город в эти дни. Мехмед всё поставил на карту, и нет у него иного выхода, кроме как победить или погибнуть. Ведь он сражается не только против города, но и против оппозиции в своём собственном стане.
Поэтому, сейчас султан Мехмед самый одинокий из всех одиноких. Он ещё более одинок, чем кесарь Константин, который уже сделал свой выбор. Поэтому, в эти дни я соединяюсь с Мехмедом в тайном братстве. Мне не хватает его. Я хотел бы ещё раз увидеть неприступное лицо султана, поговорить с ним, ещё раз почувствовать, что не желаю жить в то время, когда он и ему подобные будут править миром.
Он – это будущее. Он победит. Но будущее с ним не стоит того, чтобы стремиться до него дожить.
– Смейтесь! Смейтесь! – приказывал Джустиниани своим генуэзцам. И когда эмир Синопа отошёл, они уже смеялись от всей души и ненавидели Джустиниани, который вынуждал их на нечеловеческие усилия. Они ненавидели его и одновременно любили. Где-то на дне их сознания пряталась мечта о винограднике и белом домике на холмах Лемноса, греческих невольниках на плодородных полях, праве первой ночи с ладными деревенскими девушками, княжеских пирах для воинов князя.
Со слезами изнеможения на глазах они смеялись неудержимым смехом и, пошатываясь, возвращались на стену, в то время как турецкий кортеж с развевающимися флажками под рычание труб покидал город.
Когда сотни орудий вновь загрохотали в едином бесконечном гуле, сам Джустиниани наклонился и поднял с земли кость, на которой осталось немного мяса, обтёр её от пыли и обгрыз дочиста.
– Дорого мне обходится княжеская корона,– сказал он. Она отняла у меня уже немало моей собственной плоти и крови, а победы ещё не видно. Да, победы я не вижу,– повторил он и бросил взгляд на огромный вылом шириной более тысячи стоп, где уже не было ни единой башни, а вместо наружной стены возвышались наспех сооружённые шанцевые укрепления: земляной вал, стволы и ветки деревьев, вязанки хвороста и каменные кучи. Ещё там стояли корзины с галькой для защиты от лучников.
Сегодня четверг. Завтра святой день Ислама. До следующего четверга я уже, наверно, не доживу. Мехмед выполнил предписание Корана и предложил мир, прежде чем пойти на последний штурм. Я дожил до великого наступления Ислама: это войско самое сильное, этот султан самый могущественный из всех и он возьмёт Константинополь.
Мы – ворота на Запад. Мы – последний бастион Запада. Когда рухнут стены, их заменят наши живые тела.
25 мая 1453.
Базилевс Константин созвал сенат, своих советников и представителей церкви. Он сообщил им, что патриарх Григорий Маммас отрёкся от сана. Но кардинал Исидор не явился на собрание. Он остался в башне, которую взялся оборонять.