Второго Рима день последний
Шрифт:
Мы надеялись, что неожиданный дождь намочит порох у турок, но наши надежды оказались напрасными. Даже во время ливня время от времени гремели выстрелы, а после его окончания, когда земля ещё парила от влаги, турки открыли такой сумасшедший огонь, словно хотели наверстать упущенное время.
Турки всё ещё постятся. Со стены я видел, как турецкие военачальники собрались возле шатра султана на холме. Военный совет длился всё послеобеденное время. Потом во все концы лагеря помчались галопом чауши в зелёных одеждах, чтобы объявить решение султана. Рёв, который поднялся при этом и становился всё сильнее, радостные крики и звуки музыкальных инструментов, голоса людей по силе своей превысили всё, что я слышал до сих пор и превратились к вечеру в непрерывный гул, подобный шуму океана. Нетрудно догадаться, что султан назначил день и час последнего штурма.
Когда я понял, что султан собрал Большой совет, то направился к воротам св. Романа и отыскал Джустиниани, который руководил работами по возведению шанцевых укреплений.
– В Блахернах всё в порядке,– сказал я. – Штурм близок. Позволь мне сражаться рядом с тобой у ворот св. Романа. Шесть лет назад под Варной я договорился кое с кем о встрече здесь и не хочу быть похожим на купца из Самарии, когда наступит назначенный час.
Джустиниани по-дружески взял меня под руку, поднял забрало и, улыбнувшись, посмотрел на меня своими налитыми кровью глазами так, будто подсмеивался над чем-то мне неизвестным.
– Многие обращались ко мне сегодня с той же просьбой,– сказал он. – Это тешит моё самолюбие, ибо доказывает, что место здесь почётное. Даже султан Мехмед почтил меня своим вниманием,– продолжал он, указывая на балку, торчащую из земляного вала. На её конце висел, касаясь пятками земли, труп одного из лагерных торговцев с растрёпанной бородой и в потёртом бараньем тулупчике. – Султан приказал передать мне, что восхищён моим мужеством и военным искусством. Он не требует от меня ни малейшей измены, потому что не хочет задеть мою честь. Но если я уйду со своими людьми со стен на корабли, то он пообещал сделать меня богатым человеком и назначить командующим над своими янычарами. Он даже разрешает мне сохранить мою религию, ведь в его войске служат и христиане. В знак согласия я должен спустить флаг. Вместо этого я приказал поднять повыше его посланца. Таков мой ответ. И, надеюсь, он его видит, хотя я и не могу сейчас затруднять моих людей строительством высокой виселицы.
Он вытер лицо от пота и пыли и добавил:
– Послание султана даёт нам немного надежды. Судьбу города решат наши мечи. Кесарь пришлёт мне элиту своей гвардии и лучших воинов. Покажем султану, что живая железная стена ещё мощнее, чем стена из камня.
Но я не доверяю никому и ничему,– продолжал он, бросив на меня суровый взгляд. – Особенно подозрительно, что именно ты захотел сегодня вернуться сюда. Тот купчик на последнем дыхании прохрипел, что у султана есть много способов от меня избавиться. Поэтому, я бы не хотел иметь за спиной человека, который сбежал из лагеря султана, хотя мы с тобой и добрые приятели, Джоан Анжел.
Радостный крик из турецкого лагеря накатился на нас как штормовая волна.
– Если султан принял решение, то осуществит его любыми средствами,– подтвердил я. – Если ты встанешь у него на дороге, он, ни минуты не колеблясь, найдёт тайного убийцу, который будет только ждать подходящего случая.
– Поэтому я и не желаю, чтобы чужие крутились возле меня,– сказал Джустиниани дружелюбным тоном. – Но есть люди, которым невозможно отказать, если у тебя доброе сердце. Кроме того, в мои обязанности, как протостратора, входит присматривать за тобой, чтобы в последнюю минуту ты не совершил какое-нибудь безрассудство. Поэтому, когда начнётся штурм, будь у меня перед глазами, иначе я пошлю за тобой палача.
В ту же минуту мы увидели мегадукса Нотараса, который приближался галопом на чёрном скакуне в окружении стражей порядка. Возле ворот для вылазок он спешился, чтобы пройти на участок Джустиниани. Но Джустиниани сложил ладони рупором и крикнул своим людям, чтобы они не впускали великого князя на шанцы. Лицо Нотараса потемнело от гнева. Он закричал:
– Я могу входить куда пожелаю, чтобы исполнить поручение кесаря. Среди греческих работников на стене есть беглые контрабандисты и преступники.
Джустиниани спустился по остаткам стены и спрыгнул на землю перед Нотарасом, гремя доспехами.
– На моей стене ты шпионить не будешь!– крикнул он. – Здесь я командую. Лучше отдай две мои бомбарды. Сейчас они мне нужнее всего.
Нотарас засмеялся с издёвкой:
– Ты думаешь, что греки должны оборонять порт голыми руками? Именно сейчас нам необходимы эти пушки, чтобы держать турецкие корабли на расстоянии.
Джустиниани скрипнул зубами так, что челюсти его затрещали.
– Не понимаю, почему я не проткну тебя мечом, проклятый предатель.
Лицо Нотараса стало серым. Озираясь, он искал рукой рукоять меча. Но всё же, благоразумие в нём возобладало, и он не бросился на столь мощного противника как Джустиниани. Он отступил на пару шагов и, пытаясь улыбнуться, ответил спокойным голосом:
– Пусть бог рассудит, кто из нас предатель: кесарь или я. Разве ты не носишь при себе письменное свидетельство с тремя печатями, что получишь Лемнос в княжение, если защитишь город?
– А если и так?– спросил Джустиниани, бросив быстрый взгляд на Нотараса, чтобы заметить признаки неискренности.
Но голос Нотараса звучал искренне, когда он продолжил:
– Проклятый латинский дурак. Или ты не знаешь, что кесарь перед самой осадой обещал Лемнос королю Каталонии в обмен на корабли с полками солдат? Никакие корабли не появились, но каталонцы уже давно заняли остров. Если ты уцелеешь в этой войне, тебе придётся вести ещё одну за Лемнос.
Тело Джустиниани стали сотрясать судороги. Он разразился жутким смехом.
– Греки есть и всегда останутся греками!– крикнул он, тяжело дыша. – Ты готов целовать крест в подтверждение своих слов?
Нотарас вытащил меч и поцеловал перекрестие рукояти.
Как правдой есть то, что бог каждому из нас воздаст по делам его, так правда и то, что кесарь Константин золотой буллой подтвердил принадлежность Лемноса каталонцам. Ты достоин шутовского колпака, Гиовани Джустиниани, а не короны князя.
Отравленная стрела не могла бы поразить сердце мужчины в момент более ответственный, чем этот. Нотарас сел на коня и, довольный, отъехал.
Я подошёл к Джустиниани. Увидев меня, он, как бы ища опоры, положил руку мне на плечо и сказал: