Второй арап Петра Великого
Шрифт:
Потом, Буёвич подговорил одного из родственников погибших, отомстить за них и захватить турецкий корабль. Что тот и сделал. А Буёвич немедленно его арестовал, как пирата и нарушителя спокойствия. Потом стали исчезать корабли с ценными грузами, которые Буёвич, как Капитан города, обязан был защищать. На вопросы перащан куда они делись Вицко отвечал, что они утонули. И ему верили, до тех пор, пока товары, с этих, якобы потонувших кораблей, не всплыли на базарах Стамбула.
Купцы немедленно обратились к венецианским властям с жалобой, но получив ответ, что расследование может повредить дипломатическим отношениям с Турцией и были… оштрафованы на 722 цехина. Почувствовав безоговорочную поддержку со стороны метрополии, Буёвич окончательно распоясался — он начал отбирать грузы, захватывать чужие дома и земли, подсылать наемных убийц к тем, кто осмеливался выступить против него.
Жаловаться венецианским властям было бесполезно, так как теперь официальным и безоговорочным ставленником этой власти в городе был этот самый Буёвич — Капитан города Пераста.
Почему же венецианские власти смотрели на все эти безобразия сквозь пальцы? Видимо, на это у них были очень веские причины. Весь XVII век Республика Святого Марка и Великая Порта либо находились в состоянии войны, либо готовились к ней — других взаимоотношений между ними просто не существовало. Но интересы венецианской торговли требовали спокойного и безопасного плавания по Средиземному морю, а для этого надо было договариваться. Официально это было невозможно — значит, нужен был посредник. Вот таким посредником и был, судя по всему, Вицко Буёвич.
До поры до времени, благодаря высокому покровительству, Буёвичу всё сходило с рук. Он был полновластным хозяином города, награбил большое состояние, и даже каким-то образом был возведён в княжеский титул — за особые заслуги, наверное. Ловко играя на человеческих струнах — кого-то запугивая, а кого-то, подкупая, он избирался Капитаном города ещё три раза. Жизнь удалась! Но как это часто бывает, на вершине славы и успеха, звезда Вицко Буёвича стремительно покатилась вниз. Удар пришёл с совершенно неожиданной стороны — из Рима. В Пераст приехал старший сын адмирала Змаевича — Винценто, архиепископ и личный представитель Римского Папы Климента XI.
Как и все представители этой семьи, Винценто Змаевич был человек сильный. Будучи архиепископом Барским, католическим примасом Сербии и папским нунцием Албании и Македонии, Змаевич прославился как бесстрашный заступник христиан на османских землях, равно защищавший и католиков и православных от турецкого произвола. Произвол в своём родном городе он, конечно, вынести не мог, и добился своего перевода в маленький Пераст. Папа отпустил его туда неохотно и, понимая, что возвращаясь на родину, архиепископ рискует куда больше, чем во дворце султана, наделил его чрезвычайными полномочиями.
Для Буёвича это был тяжелейший удар. Недовольство в городе назревало давно, а теперь появился лидер, да ещё независимый от Венеции. С приездом архиепископа перащане воспаряли духом и сместили Буёвича с должности капитана города. Разумеется, венецианские покровители его не оставили, и тут же назначили комендантом перастской крепости — должность безусловно почётная, но реальной власти не имевшая. Но Буёвич вовсе не собирался расставаться с властью — он немедленно распустил местный гарнизон и сформировал личную гвардию, состоящую из всякого отребья, преимущественно, из турецких пиратов. Одновременно в залив вошла турецкая галера и встала на рейде Пераста. Вот когда стал понятен его коварный замысел: женившись на Джелле, он стал в глазах турок зятем турецкого паши и человеком, жестоко отомстившим его убийце. К сожалению, во всей этой гнусной истории, ключевую роль сыграла «несчастная сирота». С самого начала она была равноправной подельщицей Буёвича. Это она открыла ему «путь на Восток». Именно к ней на службу явились турецкие пираты. Это она расправилась с приютившей её семьей, сначала опозорив её, а потом вместе с мужем уничтожив своих названых братьев, с чудовищным цинизмом «выполнив» проклятие старого адмирала: «пусть лучше мои сыновья погибнут в море, чем будут жить с таким позором». Похоже, это была очень «гармоничная» пара.
Для перащан, в течение многих лет считавших турок своими злейшими врагами, их появление в городе было расценено как предательство. О чём открыто заявил, в своей проповеди, архиепископ Змаевич. Для Вицко это было уже действительно опасно, но вот беда, в отношении личного посланника Римского Папы, венецианские покровители, за которыми Буёвич всегда чувствовал себя как за каменной стеной, — были бессильны. И тогда он решился на убийство. Под покровом ночи убийцы прокрались к дому, в котором ночевал архиепископ, и расстреляли его из пистолетов. К счастью, архиепископ чудом остался жив, но город взорвался. На следующий день перащане собрались перед городским собором, требуя от Буёвича ответа. Тот явился в сопровождении вооруженной до зубов охраны и начал издеваться над горожанами. Те, несмотря на то, что были вооружены одними лишь кинжалами, бросились на Буёвича, и зарезали его. Как свинью. Это меткое выражение принадлежит, уже известному нам капитану Марко Мартиновичу, благодаря запискам которого, мы и знаем эту историю.
Убитые были с обеих сторон, а выяснить, кто именно вонзил кинжал в Буёвича — не представлялось никакой возможности. Поэтому, дело выглядело и квалифицировалось, как бунт, мятеж и убийство должностного лица, при исполнении служебных обязанностей. Следствие было скорым, а решение — крайне суровым: семь человек было приговорено к повешению, ещё двадцать — к пожизненному заключению, а дома всех принимавших участие в «бунте» — к сносу. А так как в то время на площади находились, по сути, все городские жители, то и сносу должны были быть подвергнуты все дома, то есть, весь город. И тогда аудитор города Пераста — младший брат архиепископа Змаевича — Матия Змаевич принял вину на себя. Он пришёл к отцам города и заявил, что это именно он убил Буёвича. На вопрос — почему, он ответил, что убил вора. Впрочем, с ним никто и не спорил, разумеется — Буёвич был вор, а убийство из личной неприязни, сразу снимало обвинение в бунте и все его последствия. Город теперь мог выдохнуть — снести его больше никто не мог. Но перед отцами города стоял весьма деликатный вопрос: что делать с «убийцей». С одной стороны, все понимали, что он спас город и многих людей от верной гибели. С другой — что за это, по венецианским законам, ему самому грозит смерть.
К счастью, кто-то вспомнил, что в тот день дул Юго — сильный южный ветер, зарождающийся где-то в пустынях Северной Африки, несущий дождь и мелкий красный песок. В Италии его ещё называют Сирокко, а на востоке — Хамсин. Ветер, действительно, очень коварный, а на море, так просто смертельно опасный. Для всех. Только не для несчастного Матия. Ему-то он как раз спас жизнь. Согласно старым бокельским судебным уложениям считалось, что этот ветер вызывает у людей временное умопомрачение, иначе — «полоумие», и соответственно, за преступления, совершенные в то время когда он дует, назначалось половинное наказание. Правда, ещё стоял вопрос что такое — половина от смерти? Но отцы города быстро нашли ответ и на это.
Матия Змаевич казнен не был. Он был изгнан из родного города с запретом, под страхом смертной казни, появляться во владениях Венецианской республики. И он пустился в путь, покинув, как оказалось навсегда, всё своё: дом, наследство и отечество, своё море со своими кораблями, свой город и всю свою прежнюю жизнь, а также свою жену и трёх своих маленьких дочерей.
Так как дело больше не шло о бунте, венецианским властям пришлось согласиться с решением Городского совета, но за это они потребовали от города увековечить память Буёвича. Горожане это условие выполнили, но тоже, как будто на половину. Они установили на месте его гибели памятную плиту но, как бы памятуя, что о мёртвых говорят либо хорошее — либо ничего, не написали на ней ничего — ни единого слова.
История тоже предпочла избавиться от убитого капитана, как от испорченного товара — вычистив его имя со своих страниц, в отличие от его противников Змаевичей, прочно вошедших в историю, — мало какая семья на свете удостоилась чести быть представленной в энциклопедии сразу четырьмя своими представителями. А о кавалере же Вицко Буёвиче напоминают лишь: пустая каменная плита на стене дома, возле которого он испустил дух, здание городского музея, с балкона которого, он когда-то сбросил архитектора, да хранящийся в нём портрет, с прекрасно прописанными латами, мехами, бархатом и шёлком, но с совершенно неразличимым от времени лицом.