Второй Салладин
Шрифт:
– Если бы я не согласился, на моем месте сейчас сидел бы кто-нибудь другой. Только ему было бы наплевать на тебя. И на Улу Бега. Эти люди из службы безопасности не знают жалости. Им нужна его голова.
– Чего ты хочешь от меня?
– Они считают, что он появится у тебя, потому что больше ему идти некуда. Во всяком случае, так они говорят. Что у них на уме, мне неизвестно. Но такова официальная версия. Поэтому я здесь – чтобы заручиться твоей помощью.
– Было время, когда я готова была тебя убить. Даже думала об этом. Представляла, как прилечу к тебе в Чикаго, подойду к твоей двери, постучу, а
– Мне жаль, что ты так сильно меня ненавидишь.
– Ты был частью всего этого.
– Я никогда не...
– Пол, ты лжешь. Это у тебя в крови. На этом стоит твоя жизнь. Я собрала кое-какие сведения о твоих работодателях. Они учат лгать не задумываясь. Ты можешь делать это легко и непринужденно, как будто о погоде разговариваешь.
– В управлении точно такие же люди, как и везде. В любом случае, я никогда не лгал тебе. Ложь – удел высших уровней. У них есть специалисты.
Он прикончил банку и сунул руку в рюкзак за новой. Надо было брать сразу дюжину. Пол вскрыл крышку и сделал большой глоток.
– За эти семь лет, – произнес он наконец, – не было, наверное, ни одной ночи, чтобы я не думал о тебе и не проклинал то, что произошло между нами. Это не ложь. Но если ты любишь его – а я думаю, что любишь, и думаю, что иначе и быть не могло, – то ты должна помочь мне. Иначе ему конец.
– Не разыгрывай благородство, Пол.
– А ты не разыгрывай оскорбленную гордость, Джоанна. Пока ты тут нянчишься со своими обидами, он схлопочет себе пулю в лоб.
– Пол, я тоже лгала. Я говорила, что люблю тебя. Так вот, я никогда тебя не любила.
– Как скажешь. Не любила так не любила.
– Я любила твой образ. Потому что ты сражался на стороне курдов, а курдам нужны были бойцы.
– Да.
– Меня так завораживала сила. Она казалась мне тайной за семью печатями.
– Никакая это не тайна.
– Ты хоть знаешь, что произошло с нами? После твоего загадочного исчезновения?
– Да.
– Вранье! – сорвалась на крик она. – Черт побери, это вранье. Опять. Снова вранье. Ничего ты не знаешь. И никто не знает, кроме...
– Мне рассказал один русский. Ты его не знаешь.
– А подробности?
– Нет. Этот русский в подробности не вникает. Он слишком большая шишка, чтобы забивать себе голову подробностями. Он назвал только цифры.
– Так вот, мне кажется важным, чтобы ты узнал подробности. Чтобы они всегда хранились в той бесчувственной штуке, которую ты зовешь мозгом.
В темноте Джоанна казалась прекрасной, живая и настоящая, после того как он так долго грезил о ней. Он изнемогал. Он хотел ее, хотел, чтобы она любила или хотя бы уважала его. Между ними пролегла огромная пропасть.
– Идем.
Она вышла из машины.
Пол последовал за ней. Они перешли улицу и очутились перед большим темным зданием. Джоанна провела его в вестибюль, потом отперла вторую дверь, и они поднялись на три лестничных пролета. На каком-то этаже играла музыка. Они свернули в короткий коридорчик. Она открыла дверь в свою квартиру.
– Присаживайся. Снимай куртку. Устраивайся поудобнее, – холодно велела Джоанна.
Он присел на кушетку. Квартира была с высокими потолками, большими старыми окнами, а скромная обстановка состояла из книг, растений в кадках и странных, угловатых предметов мебели. Она производила впечатление белизны и холода. Джоанна подошла к столу и вернулась с толстой кипой бумаг.
– Вот, – сказала она. – Мои мемуары. Лилиан Хеллман [17] из меня не вышло, но это, по крайней мере, правда.
Она проглядела растрепанную рукопись и выудила несколько листков.
– Это последняя глава. Я хочу, чтобы ты ее прочитал.
Чарди взял у нее бумаги и взглянул на первую страницу. Она была озаглавлена совсем просто: "Naman".
– Ты не засек их разговор? – спросил в фургоне Ланахан, разглядывая темнеющее старое здание.
17
Лилиан Хеллман (1905-1984) – американская писательница, известная своими левыми взглядами.
– Я не мог, Майлз.
В тоне кудесника из техотдела послышалось раздражение: ему, такому опытному работнику, приходится демонстрировать уважение этому зеленому юнцу Ланахану.
– Йост не дал бы разрешения. Стоит только попасться на таких вещах, неприятностей потом не оберешься.
– Не знаю, как тогда, по его мнению, мы должны добиться результатов, если приходится выбирать средства, – язвительно заметил Майлз. – А что остальные подразделения? Их привлекли? Можно с ними связаться?
– Они поблизости, Майлз. По крайней мере, должны быть. Чарди у нас под колпаком. Но я решил, что нам здесь, в фургоне, радиосвязь не нужна. Мы знали, что будем вести Чарди. Готов поручиться, если бы ты прогулялся немного по улице, то увидел бы их.
– Лишь бы Чарди их не засек, – заметил Майлз.
– Не засечет. Там ребята что надо, из бывших полицейских, частных детективов. Я делаю все в точности так, как говорит Йост. Говорит Йост вести Чарди на поводке, значит, Чарди идет на поводке. Если Йост этого хочет, это он и получит.
– К черту Вер Стига. Вер Стиг такая мелкая сошка, что его вовсе и не существует. Он шестерка. Мы работаем на Сэма Мелмена, заруби это себе на носу.
Чарди читал:
"У меня было не слишком много времени, чтобы горевать о внезапном исчезновении Пола, поскольку наше положение немедленно ухудшилось: мы попали под обстрел. За все семь месяцев, что я провела с Улу Бегом и его группировкой, нас ни разу не обстреливали. Я, конечно, видела разбомбленные деревни, но никакие впечатления прошлого не могли подготовить меня к шквальному артиллерийскому огню. Не было никакой возможности укрыться, да и, собственно говоря, никакого укрытия тоже не было. Улу Бег разбил свой лагерь на плоской возвышенности под гребнем горы. Черные палатки были поставлены под входом в пещеру. Снаряды рвались так немыслимо громко и так часто, что в первые секунды я совершенно растерялась. Несколько человек добрались до пещеры, но большинство из нас повалились наземь. Никогда еще мне не было так страшно. В очередное секундное затишье между взрывами я озиралась и пыталась забиться в укрытие понадежней, но это было очень трудно – слишком много дыма и пыли стояло в воздухе.