Второй вариант
Шрифт:
— Вот, думаю я, может, все же Стаховича лучше послать?
— Эх, и упрям ты, товарищ Васильев, — досада прорвалась в голосе Ласкина. — Я говорил уже… Стахович только-только из мотористов переучился, опыта еще нет никакого. Ты пойми, тут одного пролетарского происхождения мало, летное мастерство нужно. Тем более, что ситуация необычная. Мои летчики летают в Крым на разведку или бомбы сбросить. С посадкой туда никто не летал… А после вынужденных — никто еще не возвращался.
— Вынужденных!.. — злая хрипотца перехватила голос особиста. — Истратьев без всякого вынуждения у врангелевцев сел, доставил им почти новый «хэвиленд».
— Да, было такое, — подтвердил Ласкин, повернувшись к Николаю. — Среди многих, кто к нам по-настоящему прикипел, затесалась одна сволочь. — И, обращаясь уже к Васильеву, продолжал: — Ты этот случай помнишь, мы — тоже. Но и другого не забываем. Того, как бывших офицеров Свиридова и Петрова белые захватили и как изрезали их, измучили, а они слова не сказали! И как бывший поручик Миша Хвалынский раненый, па одном честном слове до аэродрома дотянул, данные разведки доставил. И как тот же Камин-ский бой с двумя «хэвилендами» вел, мало разве? Он делом свою преданность доказал, и я его на это задание без колебаний определил, понял? И вы это должны знать, — Ласкин опять повернулся к Журбе. — Вам лететь. Решайте.
— Решено уже, — негромко сказал Журба. — Мне Каминский понравился. Я ему поверил. И хватит разговоров на эту тему.
… Рассвет был тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом — печаль, как всегда, была в этом запахе.
Журба забрался в «ньюпор», на сиденье за спину Каминского. Застегивая на нем привязные ремни, Лас-кин говорил:
— Ни в коем случае не расстегивайтесь. Небо — тоже стихия, бывает, не только пассажира — летчика из кабины выбрасывает…
Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка небо, улыбнулся Журбе:
— Погода сегодня за нас. Готовы, товарищ Жур-ба? — и поднял руку. Моторист провернул винт. — Контакт! — Каминский, потянув сектор газа, крикнул: — От винта!
Мотор взревел, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрей. Потом Журба ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя — такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись и маленькие фигуры, и луг, и хуторок возле него.
Ревел мотор, крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистым напором ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.
Одет Журба был тепло — в плотную брезентовую куртку поверх пиджака, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.
Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Журба не разобрал, но понял — интересуется самочувствием.
Поднял руку — успокаивающе помахал.
… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.
Опять обернулся Каминский, по слогам прокричал:
— Си-ваш!
Журба услышал. Перегнулся через борт. Внизу взблескивала на солнце совершенно недвижная гладь с рваными зигзагами по краям, будто приложили к земле причудливо вырезанную аппликацию.
Несколько раз аэроплан проваливался в воздушные ямы, и Журбу словно приподнимало над сиденьем, ноги теряли опору, голова кружилась…
Каминский, теперь молча, показал рукой вперед. Журба глянул с надеждой: внизу земля с крошечными кубиками-домишками, проблески озер, чистая зелень равнин. Впереди, на горизонте, сквозь марево стали различаться горы.
И вдруг работавший мотор умолк — как обрезало его. И стало тихо. Аэроплан резко пошел на снижение.
«Садимся? Но почему? Почему здесь?» — ничего не понимая, подумал Журба.
Впереди показалась деревня — кривые улочки, церковь и рядом с ней площадь, заполненная солдатами. Задрав головы, они смотрели вверх.
«Неужели… неужели Васильев был прав?»
Огибая деревню, «ньюпор» лег в широкий вираж. Странно опрокинувшись, навстречу стремительно летела земля. Мелькнули редкие окраинные домики, впереди протянулось поле.
Чувствовалось, как напряжена спина Каминского, он смотрел за борт, вцеиившись в ручку управления.
«Ньюпор» коснулся земли, его подбросило. Потом новый удар, слабее, еще толчок, и, пробежав немного по полю, аэроплан остановился.
— Мотор! — крикнул Каминский. Лицо у него было посеревшее, застывшее, как маска. Спрыгнув с сиденья, он бросился к мотору. Журба, отстегнув привязные ремни, поспешил за ним.
Огляделся. Вокруг ровная степь. Скрыться негде. А из деревни, размахивая винтовками, уже бежали солдаты.
Упрямо стиснув зубы, Каминский с лихорадочной быстротой ощупывал мотор,
Журба вытащил пистолет.
— Магнето! — крикнул Каминский. — Отсоединился провод! Быстрей к пропеллеру, запускайте мотор! — Он кинулся в кабину.
Журба подбежал к винту и, отдавая рукам всю свою силу, крутанул его. Мотор загудел, набирая мощь.
Солдаты были уже совсем близко. Бежавшие впереди вскинули винтовки. Твердо ударило в борт аэроплана — раз, другой. Журба вскочил на свое сиденье.
— Держитесь! — крикнул ему Каминский, и аэроплан, развернувшись почти на месте, стремительно понесся по полю навстречу солдатам. Ошеломленные, они бросились в разные стороны.
Толчок, еще один, еще, и «ньюпор» оторвался от земли. Набирая высоту, он круто развернулся над деревней и пошел обратно.
«Зачем? — подумал Журба. — Ведь подбить могут». — Но в это время Каминский нагнулся и с видимым усилием вытащил из-под ног продолговатый свер-ток. Аэроплан летел прямо на солдат. Каминский сбросил сверток за борт — и десятка два железных стрел понеслись к земле… Солдаты в панике разбегались по полю. А «ньюпор» лег на курс к горам.