Второй вариант
Шрифт:
Вера медлила, а Юрьев между тем уже звал ее к столу, подождал, пока она сядет, придвинул тарелку с крупно нарезанными кусками рыбы, плеснув из бутылки в стакан, стал уговаривать выпить. Она отказывалась, он настаивал: это как лекарство, ей сейчас необходимо. Вера глотнула, закашлялась, задохнулась… Юрьев смеялся. Сам он опрокинул полный стакан, не поморщившись, сразу налил себе еще.
То, что было потом, Вере хотелось вычеркнуть из памяти — насовсем.
Юрьев пил, становился все развязней. Близко придвинувшись к Вере, он возбужденно, уже несколько бессвязно говорил о том, что все вокруг сместилось, подхвачено ураганом, куда-то мчится, возможно, к гибели, а они словно на маленьком теплом островке, они — вдвоем. Схватил вдруг Верину руку своей — сухой, горячей. Вера отстранилась. «Уйти, уйти, куда угодно, но прочь из этого дома!» Встала. И тут Юрьев обнял ее. Она увидела совсем близко страшные своей пустотой глаза, омерзительно запахло табаком, крепким одеколоном, сивухой. Она захлебнулась отвращением, рванулась, крикнула: «Пустите сейчас же…» Но Юрьев, продолжая бормотать что-то, прижимал ее к себе все крепче и крепче. Руки его заползли под блузку, это было мерзко, это было как смерть.
И тут рука ее нащупала край стола, потом бутылку с остатками самогона. Она ударила Юрьева бутылкой и бросилась к двери. Через мгновение она уже бежала по мокрым, холодным, ветреным улицам городка. Потом задохнувшаяся, смертельно уставшая стояла под дождем, среди темени, захлебываясь рыданиями.
… Остаток ночи она провела на вокзале и рано, в шестом часу, села в поезд. Все вспоминалось отрывками, как бы толчками: рассвет, пассажирский поезд возле платформы… И снова залитые дождем пустые поля за окном.
Потом, дома, когда нужно было разговаривать с отцом, Вера взяла себя в руки, но пережитое не уходило, не отступало. «Звери», — то и дело мысленно восклицала она, чувствуя, как вспыхивает в ней слепящий гнев.
Приход Лизы воскресил в ней надежду что-то сделать для брата. Но если бы не было той ужасной ночи в Джанкое…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Гостиница «Кист», построенная разбогатевшим баварским немцем Кистом, удобно располагалась в центре Севастополя, на Екатерининской площади, как раз напротив Графской пристани. Из окон второго и третьего этажей гостиницы открывался великолепный вид на море и залив, а в первом размещался ресторан, кухня которого считалась лучшей в городе.
Астахов в летнем, хорошего покроя костюме и светлой шляпе, не спеша спустился в вестибюль гостиницы. Швейцар в бежево-красной ливрее, шевеля от усердия губами, распахнул перед ним дверь.
У подъезда стоял заказанный экипаж. Астахов, с усмешкой посмотрев на рысака, на возницу татарина в круглой барашковой шапке, уселся в фаэтон.
— На Чесменскую, — приказал он.
Рысак промчал по Екатерининской мимо домов с традиционными ажурными балконами, обогнал открытый всем ветрам трамвайный вагончик без стенок, с деревянной ступенью во всю длину вагона и свернул на Петропавловскую. Мимо массивных колонн Петропавловского собора, поднявшись по Таврической, рысак примчал экипаж на самую зеленую в городе улицу — Чесменскую. Астахов вышел из экипажа и некоторое время постоял на тротуаре, оглядывая дворец.
Светлое, с большими стрельчатыми окнами здание дворца, окаймленное чугунной узорчатой оградой, стояло в тени огромных платанов. У входа застыли часовые- два юнкера с винтовками. Над ними свисало трехцветное знамя, то самое, под сенью которого в октябре семнадцатого Колчак перед тем, как навсегда покинуть дворец, сломал свою адмиральскую шпагу.
В обширном холле было людно.
— С кем имею честь? — дежурный офицер с шевроном на рукаве склонился над визитной карточкой Астахова, потом заглянул в журнал посетителей.
— Вахмистр! Проводить господина!
По мраморной лестнице, застеленной пушистым ковром, Астахов поднялся в бельэтаж дворца. В приемной, большой комнате с лепным потолком, Астахова почтительно встретил адъютант.
— Его превосходительство вас ждет! — Он распахнул дверь кабинета.
Навстречу Астахову поднялся высокий, грузный генерал с мясистым, тяжелым лицом, в котором все черты были крупны и несколько неуклюжи, как бы вылеплены небрежно, наспех, без должного тщания и шлифовки.
Последовало рукопожатие, и генерал Вильчевский пригласил Астахова сесть в одно из кожаных кресел, стоявших возле письменного стола. Уселся сам, поглядывая на Астахова не без любопытства и с оттенком настороженности, которую старался скрыть.
Степенное спокойствие во всем облике, уверенность в себе, внимательный и чуть ироничный прищур глаз говорили о том, что человек, сидящий против него в кресле, цену себе знает.
— Я понимаю, как вы заняты, господин генерал, — заговорил Астахов. — И поэтому, с вашего разрешения, начну сразу о делах. Надеюсь, генерал Лукомский уведомил о моем приезде?
— Да, от Михаила Юрьевича пришло письмо.
— Прошу прочитать еще одно, — Астахов достал запечатанный конверт. — Это письмо вашего шурина, господина Извольского.
Вильчевский удивленно вскинул голову:
— Вы видели Александра Дмитриевича? Где?
— Полмесяца тому назад в Лондоне. А вообще мы знакомы давно.
Вильчевский вскрыл конверт и углубился в убористо исписанные страницы. Прочитав, улыбаясь, сказал:
— Шурин и моя сестра рекомендуют вас отменно.
Астахов склонил голову.
— Они пишут, что вы оказали им поддержку… Финансовую.
— Да. Господин Извольский был в чрезвычайно затруднительном положении, но все обошлось, сейчас он имеет на своем банковском счете небольшой капиталец.
— Но позвольте… Каким же образом? — с нескрываемым любопытством спросил Вильчевский.
— Вспомните, что было несколько месяцев назад. Паническое отступление Деникина от Москвы, новороссийская трагедия, крушение всех надежд и, как следствие, откровенная паника на мировой бирже. Все русские ценные бумаги, акции, закладные, векселя, купчие, — все, решительно все, стремительно обесценивалось. Именно тогда ваш шурин стал обладателем пакета акции бакинской нефтяной компании. Он действовал по моим рекомендациям.
Вильчевский слушал, боялся проронить слово.
— Вскоре после этого стало известно, что Польша готовится к войне с большевиками, что Добровольческая армия по-прежнему представляет грозную опасность для Советской России, а это могло означать лишь одно — ведущие мировые державы не смирились с создавшимся положением. Биржа чутко реагирует на политические нюансы: русские акции резко поднялись. Извольский продает свой пакет — и разница в курсе приносит ему довольно солидную сумму.
— Да, но чем питалась ваша уверенность именно в таком исходе дела? — опять-таки с неприкрытой заинтересованностью воскликнул Вильчевский.