Второй вариант
Шрифт:
Еще как хотелось спросить Николаю — о том, например, кто будет теперь помогать Астахову, и о многом, многом другом… Но уроки общения с Дзержинским не прошли зря, и Николай, подтянувшись, спросил:
— К кому мне следует обратиться по вопросу нового задания?
Видимо, догадываясь, что душой Журба по-прежнему рвется в Крым, Феликс Эдмундович ободряюще улыбнулся:
— Не печальтесь: думаю, что уже скоро вы сможете вернуться в освобожденный Красной Армией Крым. А пока… — Он сокрушенно покачал годовой; — Что-то мне не нравится, как им выглядите! Вам надо отдохнуть. Через три дня явитесь к Полякову, он знает, что делать. А сейчас передайте коменданту, чтобы подыскал вам квартиру, и — отдыхать!
— Но я…
— Знаю: вы хотите уверить меня, что прекрасно отдохнули, ночуя в кабинете на сдвинутых стульях. Не надо: что это за удовольствие, я знаю по личному опыту. Так что извольте выполнять приказ! И помните: в течение трех дней вам запрещается появляться в ЧК.
Они попрощались. Журба вышел.
Благодарный судьбе за то, что она уже дважды сводила его с Дзержинским, Журба понимал, что на новую, а тем более скорую встречу с председателем ВЧК надеяться трудно — слишком велик был круг его дел и забот! Но все та же судьба уже распорядилась иначе…
Прежде чем обратиться к коменданту Николай решил наведаться на старую свою квартиру — быть может, и сохранила Серафима Павловна, как обещала, комнату за ним?
А Серафима Павловна, увидев своего жильца живым и невредимым, обрадовалась ему неподдельно искренне — словно родной и близкий человек в дом вернулся! Она провела Николая в его комнату: здесь царили чистота и порядок. Оставленные им книги лежали на столе чистыми стопками, свежевымытый пол блестел. Да, чувствовалось, что его возвращения ждали, и это не могло не тронуть Журбу.
Николай отдал хозяйке свой паек, и она, смущенно бормоча слова признательности, отправилась на кухню, а через некоторое время пригласила его к столу. Несмотря на всю настойчивость, с какой потчевала его Серафима Павловна, Николай ел неохотно, не чувствуя вкуса пищи.
— Здоровы ли вы? — встревожилась хозяйка.
— Здоров. Просто устал…
Он и сам понимал, что отдохнуть необходимо: какая-то тягучая, непривычно тяжелая усталость разливалась по всему телу.
К огорчению хозяйки, так и не позавтракав толком, встал из-за стола…
Он не знал, чем заняться: пробовал читать и не мог сосредоточиться над книгой, принялся было рисовать, и опять ничего не получилось — карандаш, вдруг утратив обычную послушность, валился из рук. Едва дождавшись вечера, лег в постель и сразу забылся, Пережитое не отпускало его даже во сне: оно вставало перед ним с такой зримой выпуклостью, будто пройденное повторялось не во сне, а наяву. И снова летел Журба в Крым, и что-то кричал ему, обернувшись, летчик… Опять он шел по симферопольским улицам, отстреливался на явке… Он видел Астахова, Бондаренко, старого боцмана… Потом из темноты выплыло бледное лицо Красовского и его напряженные, прильнувшие к сейфу руки… Что-то кричал ему Ермаков, и сам он приказывал что-то Иллариону… Темноту разрывали языки пламени, и тут же зарево слизывали крутые волны, из которых вдруг бешеным аллюром вылетали всадники. И, наконец, явилась ему Вера: улыбалась, произносила ошеломляющие, прекрасные слова — как когда- то, вечность назад, прощаясь с ним на пустынном берегу моря. Но теперь почему-то не чувствовал Журба в себе той удивительной легкости, которую сообщали ему слова Веры в реальном их прощании…
Утром Николай встал совершенно разбитый — ломило тело, колкая сухость во рту. Он подошел к окну, прохладная свежесть остудила лицо, показалось, что стало легче.
«Нет, не по мне безделье, — подумал Журба. — От него я устаю с каждым днем все больше. И не послезавтра надо идти к Полякову, а сегодня же, сейчас: он поймет».
Уже когда шел по улице, обнаружил, что забыл побриться. Он решил было вернуться, но, вовремя вспомнив, что на Совнаркомовской, неподалеку от здания ВУЧК, есть парикмахерская, отправился дальше.
… Окно-витрина, украшенное фотографиями красавцев с прилизанными прическами и одинаково бессмысленными лицами, соответствовало убогому салону парикмахерской, в которую зашел Николай. В небольшой комнате перед зеркалом стоял стул, обитый вытертым плюшем, у стены — продавленный диван, колченогий столик.
Высокий худой парикмахер встретил Николая приглашающим жестом; в его больших и печальных глазах мудреца проснулось ласковое нетерпение — в этот час посетители были редки. Он усадил Журбу на стул, быстро и ловко обвязал ему шею белой салфеткой, направил на широком ремне бритву, взбил мыльную, выскальзывающую за край стаканчика пену. И пока проделывал все эти привычные манипуляции, говорил, говорил, говорил… Речь его лилась негромко и мелодично, парикмахер задавал вопросы и тут же сам отвечал на них — это был разговор привыкшего к одиночеству человека:
— Если человеку не нужна борода, значит, ему нужна хорошая бритва, а если нет, значит, он постареет раньше, чем такое захочется его дорогой супруге, дай ей бог здоровья!..
Откинув голову на деревянный валик, Журба бездумно смотрел в зеркало — там отражалась текущая за окном жизнь. Пробежал мальчишка, прогрохотала по булыжнику телега, прошаркал старик с палочкой…
А парикмахер, скобля щеку Журбы, уже перешел к иной теме:
— Боже ж мой!.. И чего только мне ни говорили, когда здесь открылась ЧК! Какой же, говорили мне, приличный клиент захочет брить себя там, где рядом ЧК. Приличный клиент не захочет, чтоб вместе с деньгами тратить еще и нервы. А что с того, я вас спрашиваю, если рядом со мной появилась ЧК? Может, мы мешаем — она мне, а я ей? Но как, скажите вы мне, мы можем мешать друг другу? О, теперь многие завидуют мне, я работаю и совсем не беспокоюсь, как другие, что однажды ко мне зайдет какой-нибудь недобитый петлюрчик и перережет мое горло моей собственной бритвой. Полный враг Советской власти и ЧК не захочет теперь гулять по нашей Совнаркомовской улице!..
Не вслушиваясь в слова говорливого парикмахера, Журба смотрел в зеркало, а вернее — в отраженное нм окно. Что-то непонятное происходило с ним: все ощутимее ломило тело, все большей тяжестью наливалась голова. Хотелось сидеть здесь бесконечно долго, никуда не спешить и ни о чем не думать.
Женщина с большим черным ридикюлем остановилась у окна, посмотрела на свое отражение, поправила волосы.
«У кого-то я уже наблюдал такой жест, — вяло подумал Николай. — Да и лицо это где-то видел…» Ему даже не хотелось вспоминать где.
Подставив парикмахеру недобритую щеку, он закрыл глаза. Но неясное, тревожное ощущение опасности заставило его опять посмотреть в окно — женщины там уже не было. Однако тренированная память тут же восстановила, повторила перед ним и знакомый жест, и знакомое лицо. «Где? — требовательно спросил себя Журба. — Где и когда я мог видеть ее?»
Вспомнил: Приморский бульвар, ресторан, за одним столом — он, Илларион и Ермаков, за другим — Астахов, Красовский и эта женщина… Как же фамилия ее?..