Вторжение. Судьба генерала Павлова
Шрифт:
— Наверное, земли много, — отозвался из окопа неизвестный солдат. — Попробуй так в Германии. Только попятился, уже и край! А у нас — эвона где край! Отселе не видать.
Те, что прокатились по дороге, были еще не все немцы. Явились и новые. Багряный шар заходящего солнца начал слепить глаза, когда на дальнем конце поля возникли едва видимые фигурки вражеских солдат. Против солнца они казались черными. Немцы шли через поле, в полный рост, не сгибаясь. Начавшийся автоматный треск не умолкал, разрастался, точно перед окопами щепиновского полка были
Скоро пули начали проноситься над головами затаившихся солдат или с мягким шипением гасли в бруствере. Наши тоже стали отвечать сперва одиночными выстрелами. Потом посыпались лихорадочно, вразнобой. Но немцы по-прежнему шли разомкнутой цепью через все поле, и никто из них не упал.
Когда под черными касками стали видны белые треугольники лиц, Иван дважды выстрелил и сам удивился истошному крику, с каким завертелись оба немца. Наши солдаты на Финской так никогда не кричали. Да и финны были молчаливее.
Ружейная пальба становилась все отчаянней, но это не остановило вражеские цепи. И не чувствовался наносимый выстрелами урон. Черные каски сделались зеленоватыми. Немцы перешли на бег. Иван примкнул штык и поставил ногу на приступочку, чтобы выпрыгнуть из окопа врукопашную. Но приказа не было. Вместо него с левого фланга ударил пулемет. В сумерках завиднелось длинное бьющее пламя, вылетавшее из ствола. Середина немецкой цепи сразу полегла. Остальные попятились. «Ну, давайте! Давайте!» — молча кричал Иван, приплясывая в окопе от нетерпения и готовясь кинуться в штыки. Немцев еще можно было догнать, а он все приплясывал, готовясь выпрыгнуть, когда вместо приказа «в атаку!» — эхом прокатился по окопам чей-то хриплый отчаянный крик:
— Танки!!!
Поднявшись выше над бруствером, Иван увидел белые кресты на иссиня-черной броне, пламя из тонких стволов. Стреляя на ходу по невидимой цели, танки прошли до середины поля, развернулись с лязгом и скрежетом и двинули на помощь отступающей пехоте. Открыли с ходу пальбу.
Пулемет на фланге замолк, перестало выскакивать длинное острое пламя. Близко разорвавшийся снаряд оглушил Ивана. Он не сполз на дно окопа и с тускнеющим сознанием видел, как беззвучно в разных местах взлетает земля, то растекающейся красноватой вспышкой в дыму, то черным столбом кверху.
Танки прошли над окопами. Ни одна граната не взорвалась. Их просто не было. Немецкая пехота опять поднялась. Но ее снова прижали к земле. Ожили наши пулеметчики. Танки не успели развернуться. Из леса по ним вдруг ударили пушки. Кто их там поставил? Когда успели? Один танк с подбитой гусеницей завертелся на месте, другой задымил. Остальные застопорились, начали, ворча, отползать.
К Ивану вернулся слух. Он различил глухой хлопок в небе и пронзительный режущий свист. Так рвется шрапнель. Пушки из леса били уже по пехоте.
Вторая атака немцев тоже захлебнулась,
— А-а!! — мощным гулом разлилось вокруг.
Полузадушенный, из окопа торчал Ущеков. Белый глаз, как у павшей лошади, был наставлен в небо.
— Прикройся! — крикнул Иван, пробегая.
Волосы на голове у Семена зашевелились, точно он соглашался. Но положения своего не изменил. Не смог.
После боя Иван его откопал.
Вечером перед сном Семка Ущеков отошел, отдышался. Начал хвастать:
— Сколько я патронов спалил, не счесть. Только три осталось.
— Попал? — поинтересовался Иван.
— А я почем знаю! Ты сколько стрельнул?
— Два раза.
— Это чего же? Это ты чего же? — начал Ущеков.
— Зато попал, — усмешливо произнес Иван и повалился на отсыревшую к вечеру траву. — Эх! День будет завтра хороший, — добавил он, сжав рукой несколько влажных стеблей.
— Ну, чего? Здесь будем стоять? Или дальше пойдем? — зацепил новую мыслишку Семен. Ему все время хотелось излить досаду на своего синевского соседа, заставить оправдываться. Он даже не мог объяснить своего чувства. От Иванова спокойствия Семена все время выворачивало, будто он сидел на ржавом гвозде.
— Как прикажут, — лениво отозвался Иван.
— Тебе все равно, что ль?
— Воевать надо, а не спрашивать.
Долгое время молчали. Но Ущеков никак не мог улечься и успокоиться. Мешал бугор.
— От Соньки писем жду, — сказал он мечтательно. — А щас подумал: в деревне-то, небось, адреса нашего не знают. Куда письма присылать? Болотами идем…
— Упремся — сообщим! — пообещал Иван.
Ущеков скатился с бугра и привстал.
— Слушай, а чего ты на Алтуховой Маруське не женился? — спросил он с таким выражением, будто мог это сам сделать в любой момент. — Она же тебе нравилась…
— Мне и Верка нравилась, — ответил, пробуждаясь, Иван.
— А эта? Городская? Когда ты ее подобрал, мы все смеялись.
— Она сама меня отставила.
От Семеновых вопросов сон окончательно улетучился. Иван сел, достал мешочек с махрой, насыпал на газетный квадратик, привычно ловко завернул и запалил огонька. Бойцы лежали вповалку, но мало кто спал. Сказывался напряг боя. А может, так же как Семена, бередили воспоминания. Рядом с Иваном маленький киргиз с симпатичным лицом натащил откуда-то веток и устроил себе пышную постель.
— Эй, Рустам! — позвал Иван. — Все у тебя получается. Ты, наверное, у себя в Киргизии счастливчиком был?
Рустам отозвался охотно, заулыбался. При свете месяца видно было, как заблестели в улыбке зубы.
— Я в детстве как сыр в масле катался. Потом поменялся с женой.
— Как это?
— Я ей отдал дом, пять комнат. А сам двух детей взял. Гуляй, говорю, много не нагуляешь.
— Так ты ее бросил?
— Нет, она меня. Но дети со мной. Так мы договорились. Я пустой остался, зато дочке три годика. И сыну полтора. Недавно она приходила.