Вторжение
Шрифт:
— Павел Сидорыч, так что ж получается? — умоляющим тоном произнес Гнездилов. — Прибыл вас позвать на банкет, а тут…
— Ничего, ничего, — перебил генерал. — Перекусим маленько. Так сказать, для настроения. К тому же, у вас сосет под ложечкой, не правда ли? — прищурился генерал.
Гнездилов не сразу понял намек, а когда догадался, пожалел, что высказал сомнение, удобно ли демонтировать сейчас старый укрепрайон. И Ломов, как бы отвечая его мыслям, заговорил повышенным голосом:
— Старый, прогнивший мир раздирается противоречиями. Капиталисты грызутся между собой, как цепные
— Поглотил армию, как удав! — поддакнул Гнездилов, для которого мысли генерала были не только правильными, но и рассеивали его сомнения.
— Но это еще ничего не значит. Да, не значит! — с твердостью в голосе повторил Ломов, заставив на миг смутиться полковника. — Мы не позволим гитлеровскому удаву ужалить нас. Нам на руку капиталистические противоречия, пусть себе грызутся… И пока Гитлер будет зариться на Британские острова, пока соберет силы для прыжка через Ла—Манш, мы успеем создать свою укрепленную линию. Советскую неприступную линию, о которую разобьет себе голову любой враг. Да, разобьет! — Генерал налил в стаканы коньяку и, чокнувшись, поспешно выпил.
Они помолчали, закусывая.
— Значит… насколько я понимаю… — раздирая зубами и проглатывая кусочки сухой воблы, заговорил Гнездилов, — главная наша задача построить сильный укрепрайон на новой границе? Так, выходит?
— Только так, — спокойно, как о давно решенном деле, сказал генерал.
— Но тогда позвольте, Павел Сидорыч, выяснить еще один лихорадящий нас вопрос. — Лицо Гнездилова опять приняло выражение крайней озабоченности. — Скоро ли будет война?
— Война? — переспросил Ломов, и глаза его под жесткими выгоревшими бровями изумились: — Против кого? С кем?
— Ну, как бы сказать, не могут ли пойти на нас войной немцы?
— Эти слухи сорока на хвосте принесла? — спросил генерал.
— Как на хвосте? — не понял сразу Гнездилов. Голос его по–прежнему не скрывал тревоги. — Слухам, конечно, веры нет, — как бы оправдываясь, заметил Гнездилов. — Но куда денешься, когда допекают. Даже комиссар заражен и на каждом шагу твердит, что надвигается гроза. А намедни привели ко мне в штаб… И знаете кого? Поляка. Мокрый, трясется. Неман переплыл ночью, с той стороны… Ну и прямо заявил, что в ближайшие дни ждите нападения немцев, мол, и солдаты ихние и техника подведены к самой границе.
— Как же вы отнеслись к этому сообщению? — поинтересовался Ломов.
— Как и положено, — ответил Гнездилов, недовольный явным безразличием генерала к его сообщению. — Вызвал представителя контрразведки, сняли допрос и с нарочным отправил донесение в округ. Если надо, пусть по команде доложат в Центр.
— Дорогой мой комдив, не советую… Не надо… — Ломов положил руку на округлое плечо Гнездилова. Он
— У страха глаза велики. А мы с вами закаленные, меченные огнем и не должны, не имеем права поддаваться на уловки!
Он прошелся к двери, потрогал ее, плотно ли закрыта, вернулся к столу и доверительно, под строжайшим секретом, сообщил, что слухам и донесениям подобного рода не верят и в округе и в Центре. Для вящей убедительности генерал счел уместным привести, как он выразился, убийственный факт. Когда командующий Киевским особым военным округом Кирпопос написал пространное донесение, доказывая в нем неизбежность скорого нападения немцев, то его сообщение велено было упрятать в долгий ящик, а самого командующего изобличили в паническом настроении.
— И знаешь как ответил на донесение товарищ Сталин? — таинственно, понижая голос, спросил генерал, нарочито выждал и ответил: — Товарищ Сталин, прозорливость и гений которого никогда не ошибались, сказал: очередная провокация… Империалисты хотят стравить нас с немцами, чтобы загребать жар чужими руками. И мы не должны, не имеем права поддаваться на уловки! Очередная про–во–ка–ция. Так–то, дорогой мой комдив! Понимаешь?
Гнездилов тяжело вздохнул, будто свалил с плеч многопудовый груз. Он настолько был потрясен доверенной ему новостью, что у него захватило дыхание.
— Поедем, Павел Сидорыч, — выпалил на радостях Гнездилов. — Такой бал дадим, земля будет гудеть!
Про банкет, который собирался дать Гнездилов в честь своего назначения, Ломов уже знал, но сейчас он развел руками.
— Дорогой мой, к чему такая спешка? Ну к чему? Вот кончим, взломаем старую границу, развяжем себе руки — и гуляй. А?
— Ради вас я готов перенести… — улыбнулся Николай Федотович.
Ломов вызвал кого–то по телефону и строго наказал, чтобы из дота, в котором они сейчас сидят, к утру были убраны пушка, пулеметы, а лежащее у холма вооружение погружено на платформы.
Они вылезли из подземной крепости, и яркий дневной свет ударил им в глаза.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Утро 14 июня было жаркое и не прохладное. В штаб Илья Данилович Демин шел, как всегда, через Гоголевский бульвар. Его не занимали ни разноголосый, драчливый шум воробьев, ни лица прохожих, спешащих на работу. Нечаянно наскочил на него какой–то зевака. Демин хотел ругнуться, чтобы не считал ворон, а глядел под ноги, но сдержался, увидев перед собой сухонького старичка в плюшевом берете, на ходу читающего газету.
— Черт знает, к чему дело клонит! К скорой войне, надо полагать, проворчал он, блестя стеклышками пенсне, и, понимая, что у военных ничего не дознаешься, ответил самому себе: — Хорошо, если обойдется мирно. Нежелательна война. Это же разор…
Демин огляделся: люди нарасхват брали свежие номера газет, о чем–то громко говорили, спорили, доказывая друг другу взмахами рук. Подойдя к дощатому киоску, Илья Данилович купил газету, торопливо развернул ее и на второй странице прочитал:
"С о о б щ е н и е Т А С С