Вулфхолл
Шрифт:
– Началом?
– Примерно.
– И что сказал герцог?
– Герцог сказал «хм».
Он смеется.
– Что, вот таким тоном?
– Таким и сказал.
– А в придачу хмуро кивнул?
– Вот именно.
Что ж, хорошо. Я утираю слезы – слезы, что остались от Дня всех святых. Сижу с кардиналом в Ишере, в комнате с чадящим камином. Спрашиваю, милорд, не возражаете, если я вас оставлю? Нахожу трубочиста, велю прочистить дымоход. Скачу в Лондон, в Блэкфрайарз. Туман, день святого Губерта. Норфолк ждет, будет уверять, что станет мне хорошим
Герцогу под шестьдесят, но его светлость не признает возраста. Остролицый и остроглазый, Норфолк тощ, как обглоданный мосол, и холоден, как обух топора. Конечности будто на шарнирах и даже тихонько клацают при ходьбе – все дело в мощевиках, которые герцог носит под одеждой: крошечные лохмотья кожи и обрезки волос в образках, осколки костей в медальонах.
«Дева Мария! Клянусь мессой!» – божится герцог, извлекая на свет свои амулеты из самых неожиданных мест. Пылко припадает к ним губами, призывая святых и мучеников утишить его гнев.
– Святой Иуда, дай мне терпение! – восклицает герцог, путая Иуду с Иовом, историю которого последний раз слышал в детстве, сидя на коленях у священника. Впрочем, трудно представить герцога ребенком или юношей, да и в любом возрасте, кроме теперешнего. Норфолк считает Библию необязательным чтением для мирян, хотя признает, что для священника в ней есть прок. Читать книги – баловство, и чем меньше их будет при дворе, тем лучше. Его племянницу, Анну Болейн, от книг не оттянешь, вот и засиделась в девках до двадцати девяти. Герцог не пишет писем – не джентльменское это дело – для чего тогда существуют писари?
Злобный красный глаз сверлит Кромвеля.
– Я поддерживаю ваше выдвижение в парламент.
Он склоняет голову.
– Милорд.
– Я говорил про вас с королем, он тоже согласен. Вы получите его указания, как вести себя в палате общин. И мои.
– Они отличаются, милорд?
Герцог хмурится, раздраженно меряет комнату шагами, слегка позвякивая на ходу, наконец выпаливает:
– Проклятье, Кромвель, почему вы так держитесь? Откуда в вас это?
Он ждет, улыбается, прекрасно понимая, что имеет в виду герцог. Да, ему не привыкать проскальзывать в комнату незамеченным, но, похоже, те дни миновали, теперь с ним вынуждены будут считаться.
– И нечего скалиться, – говорит герцог. – Вулси и его присные – клубок ползучих гадов. Я не хочу сказать… – Норфолк, морщась, сжимает образок. – Не дай Бог мне…
Сравнить князя церкви с ползучим гадом. Герцог хочет кардинальских денег и влияния на короля, но и в аду гореть не желает. Норфолк меряет комнату шагами, хлопает в ладоши, потирает руки, оборачивается.
– Король намерен отчитать вас, сударь. Да-да. Он удостоит вас аудиенции, чтобы понять, что задумал кардинал, но берегитесь: у короля долгая память – он не забыл, как в прошлый раз вы выступали в парламенте против войны.
– Надеюсь, король не собирается снова вторгаться во Францию?
– Проклятье! Какой англичанин об этом не мечтает! Мы должны вернуть свое.
Герцог
– Что не отменяет вашей правоты.
Он ждет.
– Победить мы не сумеем, – продолжает Норфолк, – но должны сражаться так, словно верим в победу. И плевать на расходы. Плевать, сколько мы потеряем денег, людей, лошадей, кораблей. Что мне не нравится в Вулси. Всегда хочет договориться. Как сыну мясника понять, что такое…
– La gloire [28] ?
– Вы сын мясника?
– Кузнеца.
– Вот как! Что, и лошадь подкуете?
Он пожимает плечами.
– Если потребуется. Но, милорд, не могу представить, как…
– А что вы можете представить? Поле битвы, бивак, ночь после сражения?
– Я был солдатом.
– Солдатом? Вы? Держу пари, не в английской армии. Так вот в чем дело… – Герцог ухмыляется, отнюдь не враждебно. – Вот что меня всегда настораживало. Вы никогда мне не нравились, но я не понимал почему. Где?
– У Гарильяно.
– За кого?
– За французов.
Норфолк присвистывает.
– И как тебя угораздило, малый!
– Я быстро понял свою ошибку.
– Значит, за французов… – Герцог хмыкает. – За французов. Ноги-то вовремя унесли?
– Я ушел на север. Решил заработать на… – Он хочет сказать «ссудах», но герцог не поймет, как деньги превращаются в деньги, – …тканях, шелке, по преимуществу. Сами знаете, у солдата всегда есть что продать.
– Клянусь мессой, еще бы! Джонни Вольное Копье все свое несет с собой. Наемники! Вечно вырядятся, словно бродячие комедианты. Кружева, тесьма, нелепые шляпы. Легкая мишень. Стреляли из лука?
– Редко. – Он улыбается. – Ростом не вышел.
– Как и я. Далеко нам до Генриха. Вот у кого хватает и роста, и силы в руках. И все же. Дни нашей славы позади.
– Разве обязательно сражаться? Договориться дешевле, милорд.
– А вы наглец, Кромвель, что явились сюда.
– Милорд, вы сами за мной послали.
– Я? – Норфлок смотрит испуганно. – Неужто до такого дошло?
Советники короля готовят против кардинала сорок четыре обвинения, ни больше ни меньше: от умаления прерогатив суверена до покупки говядины по тем же ценам, что и король; от финансовых злоупотреблений до недостаточно ревностных гонений на лютеранскую ересь.
Закон об умалении юрисдикции суверена принят давным-давно. Никто из живущих понятия не имеет, как его трактовать. Вероятно, так, как было испокон веку, – по слову короля. Нешуточные страсти кипят во всех европейских собраниях. Тем временем милорд кардинал сидит в Ишере, иногда что-то бормочет, иногда восклицает:
– Томас, мои колледжи! Как бы ни сложилась моя судьба, их нужно спасти. Ступайте к королю. Он волен сколько угодно мстить за воображаемые прегрешения, но пусть его гнев обрушится на меня одного! Неужели королю хватит духу покуситься на просвещение?