Вулфхолл
Шрифт:
– В колледже Иисуса его любили?
– Считали строгим экзаменатором.
– Он многое подмечает. Впрочем, уверен в добродетелях Анны. – Кромвель вздыхает. – А мы?
Зовите-меня-Ризли фыркает. Недавно женился – на родственнице Гардинера, – но слабый пол не жалует.
– Доктор Кранмер кажется мне меланхоликом, – говорит Кромвель. – Есть люди, готовые всю жизнь прожить в затворе.
Ризли слегка изгибает красивую бровь.
– Он не рассказывал вам о служанке из трактира?
Кромвель угощает
– Если каким-то ветром вас занесло бы в Эслоктон, вряд ли вы бы его запомнили. Стоит отъехать на пятнадцать миль от Ноттингема, тамошние края навсегда выветриваются из головы.
Там нет даже церкви; несколько бедных хижин и дом его отца, в котором семья жила в течение трех поколений.
– Ваш отец джентльмен?
– Разумеется. – Кранмер слегка уязвлен: неужто бывает иначе? – Среди моих родственников Тэмворсы из Линкольншира, Клифтоны из Клифтона, семья Молино, о которой вы наверняка слышали. Или нет?
– А земли у вас было много?
– Жаль, не захватил с собой счетные книги.
– Простите, дельцы все такие…
Оценивающий взгляд. Кранмер кивает.
– Всего ничего. И я не был старшим сыном. Однако отец дал мне надлежащее воспитание. Научил верховой езде, подарил первый лук, первого сокола.
Умер, думает Кромвель, давным-давно умер, но сын до сих пор ищет во тьме отцовскую руку.
– В двенадцать меня отослали в школу. Я там страдал. Учитель был суровый.
– Только к вам? А к остальным?
– По правде сказать, остальные меня заботили мало. Я был слаб, а школьные учителя любят таких мучить.
– Почему вы не пожаловались отцу?
– Сам себя об этом спрашиваю. Вскоре отец умер. Мне было тринадцать. На следующий год мать отправила меня в Кембридж. Я был счастлив избавиться от розги. Не сказать, чтобы светоч учености горел ярко: восточный ветер его задул. Оксфорд, в особенности колледж Магдалины, где был ваш кардинал, – там были тогда лучшие умы.
Если бы вы родились в Патни, думает Кромвель, то каждый день видели бы реку и воображали, как, постепенно расширяясь, она впадает в море. И даже если вам не суждено было увидеть море, вы представляли бы его по рассказам чужестранцев, приплывших по реке. Вы верили бы, что когда-нибудь и сами непременно попадете туда, где по улицам, вымощенным мрамором, гуляют павлины, где холмы дышат зноем, а ароматы скошенной травы сбивают с ног. Вы мечтали бы о том, что принесут ваши странствия: прикосновении горячей терракоты, ночном небе дальних краев, неведомых цветах и каменном взгляде чуждых святых. Но если вы родились в Эслоктоне, в полях под бескрайним небом, вы можете представить себе лишь Кембридж – в лучшем случае.
– Кое-кто из моего колледжа, – смущенно говорит Кранмер, – слышал от кардинала, что ребенком вас похитили
Мгновение Кромвель непонимающе смотрит на богослова, затем растягивает губы в довольной улыбке.
– Как же мне не хватает моего господина! Теперь, когда он на севере, некому стало выдумывать обо мне небылицы.
– Так это неправда? – удивляется доктор Кранмер. – Видите ли, я сомневался, крещены ли вы. Боялся, что при таких обстоятельствах…
– Эти обстоятельства – выдумка. Иначе пираты раскаялись бы и вернули меня обратно.
– Вы были непослушным ребенком? – хмурит брови доктор Кранмер.
– Будь мы тогда знакомы, я поколотил бы за вас вашего учителя.
На миг гость перестает жевать; впрочем, он и раньше не особо налегал на угощение. А ведь где-то в глубине души Кранмер и вправду готов поверить, что я нехристь, и я бессилен убедить его в обратном.
– Скучаете по вашим ученым занятиям? – спрашивает он. – Наверняка ваша жизнь пошла кувырком после того, как король призвал вас на дипломатическую службу и отправил болтаться по бурным морям.
– В Бискайском заливе, на обратном пути из Испании, корабль дал течь. Я исповедовал матросов.
– Представляю, чего вы наслушались, – смеется Кромвель. – И как они старались перекричать шторм.
После рискованного путешествия Кранмер, хотя король остался доволен его миссией, мог вернуться к своим штудиям, если бы, случайно встретив Гардинера, не обронил, что стоит привлечь к королевскому процессу европейские университеты. Правоведы-каноники оказались бессильны, возможно, пришло время богословов. Почему бы нет, сказал король, приведите ко мне доктора Кранмера и поручите ему заняться моим разводом. Ватикан соглашается, впрочем, с оговоркой, весьма забавной для папы, носящего фамилию Медичи: денег богословам не предлагать.
Идея Кранмера кажется ему пустой затеей, но Кромвель вспоминает об Анне Болейн, о том, что сказала ее сестра: время идет, а Анна не молодеет.
– Допустим, вы соберете сотню ученых из десятка университетов и некоторые заявят, что король прав…
– Большинство…
– Добавьте еще две сотни – и что с того? Климента не убедить, на него можно лишь надавить. И я не о моральном давлении говорю.
– Но мы должны убедить в правоте короля не только Климента! Всю Европу, всех христиан.
– Боюсь, вам не убедить христианок.
Кранмер опускает глаза.
– Я даже жену никогда не мог ни в чем убедить. И не пытался. – Молчание. – Мы оба вдовцы, мастер Кромвель, и если нам предстоит трудиться вместе, не хотелось бы, чтобы вы строили догадки относительно моего брака или, хуже того, прислушивались к пересудам.
Вокруг них сгущается полумрак, и голос рассказчика то сбивается на шепот, то заикается, петляет в темноте. За пределами комнаты дом живет обычной вечерней жизнью: со стуком и скрежетом сдвигают столы; откуда-то доносятся приглушенные возгласы и крики. Но он их не замечает, вслушиваясь в рассказ Кранмера.