Вурди
Шрифт:
Лицо нелюдима снова приняло задумчивое выражение.
Еще бы!
«Нож-то я не вытащил. Тогда. Из голенища. Не дотянулся. Точно помню, — размышлял он, — или это уже потом? Когда задыхался? Жить-то хочется. Тут и до самого неба дотянешься, а? Вурди с ним, с ножом».
Гвирнус решительно выдернул единственное свое оружие из мертвого тела, тщательно вытер его о траву. Только тогда, когда лезвие ножа вновь заблестело как новенькое («А ведь сколько уже лет ему, — в который раз подивился нелюдим, — и не сточился совсем. Хорошие ножи ковал дед»), только тогда, когда прохладная рукоять согрелась в ладони, он поднялся и быстрым
— Эй, Хромоногий, ты где?
Сидеть было неудобно (мешал живот), и Ай-я поспешила лечь. «Куда ж я сейчас? Я и идти-то не смогу», — подумала она, глядя, как быстро проплывают над поляной в сторону Зуба Мудрости низкие облака. Другие облака. Совсем не такие, как утром. Их грязновато-серый цвет («Надо же было принять их за тряпку!») сменился угрожающим фиолетовым оттенком. Особенно по краям — еще недавно ровным и гладким, как у отшлифованной водой прибрежной гальки, а теперь разорванным в клочья. Одно облако догоняло другое, пожирало его, а к нему самому уже спешило следующее. Все тревожные, сумрачные, злые.
«Нет, не просто дождь будет — гроза», — подумала Ай-я.
Она была неожиданно обрадована тем, что хоть ненадолго осталась одна.
«Ну вот. Я жива. И Гвирнус жив. И все хорошо». — О! Как хотелось ей верить в это, но на душе было нестерпимо тяжело. Ай-я взглянула на свою худую, сейчас как-то особенно бледную руку. Пошевелила длинными пальцами с темными полосками под ногтями: «фу!» Значит, вот в этой самой руке…
Был нож.
Она вздохнула.
И вдруг усмехнулась. Нервно. Зло: «Если убивает вурди, то почему не может убивать человек?»
Хотелось плакать.
Ее опередило небо.
Сначала по верхушкам деревьев промчался ветер. Печально скрипнули старые ели, но их всхлипы тут же заглушил ровный, размеренный гул приближающегося к поляне ливня. Ай-я снова взглянула на небо — хаос облаков в мгновение ока сменился грубым, без единого просвета полотнищем туч. Сверкнула молния, коротко и зло хохотнул гром. Шум падающих капель стал громче. «Скорее», — мысленно попросила Ай-я.
И дождь хлынул.
Даже не дождь — целое озеро воды опрокинулось на поляну. Струи дождя полоснули Ай-ю по разгоряченному лицу. Платье моментально намокло, а вокруг образовались мелкие лужицы, которые стали быстро сливаться, грозя затопить всю поляну. Небо то и дело вспыхивало, а раскаты грома заглушали шум падающей воды. Нити дождя слились в один сплошной поток. Росшие вокруг поляны деревья внезапно поблекли, а потом и вовсе исчезли за стеной воды.
Ай-я осталась одна.
Только она и — вода. Много воды. Целый мир, состоящий из воды.
— Хорошо, — прошептали посиневшие от холода губы.
Гром.
И — будто в ответ — кто-то (о! Ай-я хорошо знала кто!) постучался — там, в ее животе. Сначала робко. Потом все сильней и сильней. И наконец, с такой силой, что Ай-я поняла: «Сейчас…»
— Вурденыш… Мой… — прошептала она.
Вроде гуртник как гуртник, однако Гвирнус сразу почувствовал неладное. Это чувство не раз спасало нелюдима в лесу, но куда чаще там, ближе к подножию Зуба Мудрости; Ближний же лес Гвирнус считал
— Ну-ну, — усмехнулся нелюдим. Он любил разговаривать с лесом (куда приятнее, чем с людьми, — недаром его прозвали нелюдимом). Вот и сейчас Гвирнус, играя с неведомой опасностью, спрятал нож в голенище сапога и развел руками: мол, смотрите, чего меня бояться, да и я нисколечки не боюсь.
— Так-так-так, — бормотал он любимое словечко Хромоножки, раздвигая плотные заросли гуртника.
Ветки больно хлестали по лицу. Заросли оказались куда гуще, чем предполагал нелюдим; он в который раз подивился глупости Хромоножки: «Тут где угодно блевать можно, так нет, выбрал местечко — не пройти». А деревца, будто нарочно, загораживали путь, и Гвирнус вдруг ясно понял, отчего, несмотря на все его показное равнодушие, ему все-таки немного не по себе.
Лес казался живее, чем обычно.
« Оно? — подумал Гвирнус. — Ох как не вовремя, если, конечно, это и впрямь оно».
Охотник так и не достал нож. К чему? Нож спасет от зверя. От человека.
Если же против тебя весь лес, не поможет и тысяча ножей.
Тысяча тысяч.
Он медленно, шаг за шагом, продвигался в глубь казавшихся нескончаемыми зарослей. Но не сделал и десятка шагов. Одна из веток, вроде только что спокойно шелестящая листвой, вдруг изогнулась и пребольно щелкнула Гвирнуса по носу. «Ага. Шалишь?» Нелюдим сморщился: «Врешь, я тоже не лыком шит, не повелитель какой, а?»
Лес промолчал.
Зато под ногами что-то хрустнуло, и, наклонившись, Гвирнус обнаружил осколки взятого у Гергаморы кувшинчика. «Дотаскался, бездельник», — зло подумал он о повелителе, внимательно осматривая землю и плотно растущие кусты вокруг. Листва едва пропускала солнечный свет. В зарослях наступили сумерки. Глаза слезились от напряжения. Наконец Гвирнус обнаружил несколько невесть кем сломанных веток, изрядно помятую траву, будто не один, а добрый десяток повелителей топтался в зарослях; легкий же запашок (фу!) окончательно убедил нелюдима в том, что именно здесь желудок Хромоножки опустошился изрядно.
— Тьфу! — брезгливо сплюнул нелюдим. Где же этот бездельник?
«А впрочем, кувшинчик-то того — можно и не искать», — подумал Гвирнус, но все-таки тихо крикнул:
— Эй, ты тут?
Потом еще раз внимательно осмотрел росшие вокруг кусты и легко обнаружил упущенные им при первом осмотре клочья рыжей с подпалинами шерсти. Прямо перед носом. На облепленной рыжими муравьями ветке. «Оттого и не заметил, рыжее, вишь все».
— Так-то вот, — пробормотал нелюдим. «Ведмедь свое дело знает. Небось и обернуться, ну, горшком каким, не успел, — мысленно пожалел он бедолагу повелителя, — а впрочем, что жалеть-то? Дураком жил, дураком и помер». Гвирнус вздохнул и собирался поворачивать назад, к Ай-е, когда его накрыл поток дождя.