Вурди
Шрифт:
Не останавливаясь, даже не замедляя своего бега, Гвирнус потянулся к одной из таких полос и тут же отдернул руку, словно боясь, что и впрямь сможет ухватить эту неведомую небесную ткань. Словно боялся, что не он, а эта ткань обовьется вкруг его ладони, не он, а ослепительно сверкающий вдалеке шар потянет невидимую леску… Ловись, рыбка, ловись…
«Рыболов хренов», — хмуро подумал нелюдим.
Солнце было уже высоко в небе, а Поселок совсем близко, всего-то за перелеском, когда нелюдим увидел первого в это полосатое утро волка.
Гвирнус спускался с пригорка, волк же стоял на его пути, внизу, там, где горбатая спина леса плавно переходила в ровное полотно, сплошь поросшее невысокими деревцами,
Волк был молод и тощ.
Нелюдим даже не потрудился свернуть в сторону.
Уже будучи внизу, в двух шагах от зверя, нагнулся, вытащил из-за голенища нож. Потом увидел и остальных. Чуть поодаль. Столь же худых и неподвижных — первый раз в жизни он видел, чтобы огромная стая замерла, будто это и не стая вовсе, а деревянные истуканы, вырезанные искусной рукой резчика из огромных пней, поваленных стволов, торчащих из-под снега корней.
И снова Гвирнус даже не потрудился обойти стаю стороной. Холодная злость гнала его вперед, искала выхода — он даже обрадовался, встретив на своем пути эту стаю. Страха не было. Было лишь желание рассчитаться за проведенную в лесу безумную ночь, за Керка, за бродягу отшельника, так неожиданно доверившего свою жизнь…
Вурди?
Молодой волк и не подумал посторониться, когда нелюдим оказался совсем рядом и направил лыжи прямо на него. В последний момент волк ощетинился, прыгнул, клыки лязгнули перед самым носом Гвирнуса, но еще раньше железный клык в руке охотника нанес свой удар — снизу в горло. Волк неловко плюхнулся на задние лапы, потом завалился на бок, захрипел, захлебываясь собственной кровью…
Больше Гвирнус его не видел.
Домой. К Ай-е. К жене.
Второй волк выскочил откуда-то сбоку, из-за кривой низкорослой березки, бросился наперерез нелюдиму, норовя вцепиться в холщовую штанину… Волк был маленький, щуплый, совсем еще щенок — охотник притормозил свой бег, развернув лыжу, ударил что было сил по костлявому волчьему боку. Зверь взвыл от боли. Гвирнус же, не теряя времени, как был, в лыжах, прыгнул сверху… Несколько раз с ожесточением полоснул ножом по мягкому брюху, не обращая внимания на то, что клыки зверя уже впились в рукав полушубка…
Прокусить его насквозь волк не успел.
Мгновение спустя он дернулся всем телом и затих. Нелюдим брезгливо ухватил лохматую голову свободной от ножа рукой, осторожно разжал пасть и высвободил руку.
Оглянулся.
Так и есть. Серые фигуры меж серебристых стволов пришли в движение и стремительно надвигались на него. Небольшими стайками. По два, по три, по четыре сразу. Ближайшая шагах в двадцати. Трое. Матерые. Куда крупней, чем уже убитые Гвирнусом. Освещенная ярким светом, их шерсть казалась серебристой и красиво переливалась при каждом движении тощих жилистых тел. Они почти не смотрели на охотника. Лишь изредка мельком недобро косили в его сторону и вновь поворачивали клыкастые морды вниз. Двух ударов сердца хватило нелюдиму на то, чтобы скинуть мешающие теперь лыжи и вскочить на ноги. Охотник встал поудобнее, чуть выставив вперед левую ногу, перенеся всю тяжесть тела на правую. Рука с ножом угрожающе рубанула воздух — справа налево и обратно. Как и шкуры волков, длинное лезвие приятно серебрилось на солнце. Гвирнус усмехнулся: мой-то клык подлинней. Странный восторг охватил его. Он хотел этой схватки и радовался ей, как радовался когда-то своей первой охоте. С ритуальной повязкой на рукаве…
— Ай-я!!! — вдруг неожиданно для него самого вырвалось у Гвирнуса. Не имя — боевой клич, который взметнулся в небо и обрушился на стаю невидимыми осколками звуков, заставив некоторых из них остановиться… Но были и другие.
Прежде всего те самые.
Трое.
Ни один из них даже не замедлил бега.
В последний момент нелюдим отчаянным движением подцепил валявшуюся
Волк еще готовился к прыжку, когда Гвирнус уже летел ему навстречу, прикрывая локтем лицо и шею, заводя для удара нож…
— Ай-я!!!
Они таки сшиблись в воздухе и разлетелись в разные стороны — мертвый волк и живой человек, который даже не успел понять, что хватило одного удара, чтобы сердце зверя остановилось, а страшные челюсти так и не успели сомкнуться. «Ай-я!!!» — в третий раз уже мысленно прокричал нелюдим, поднимаясь на ноги, покачиваясь, опьяненный схваткой, кровью, злобным рычанием кружащих вокруг зверей.
Он был готов к схватке. Он мечтал о ней. Он хотел ее.
Но, вместо того чтобы наброситься на Гвирнуса, большая часть стаи уже пировала над телами убитых сородичей, и лишь немногие, злобно рыча и скаля огромные клыки, бросались на нелюдима. Разрозненно. Поодиночке. Так что какое-то время нелюдим, хотя и не без труда, избегал острых клыков и не менее острых когтей, ловко орудуя окровавленным ножом, чувствуя себя настоящим мясником.
Гора трупов возле охотника росла.
Теперь нападавшим приходилось перепрыгивать через своих убитых сородичей. Гвирнус, будто щитом, прикрывался убитыми телами, ноги скользили в талом месиве крови и снега. Все больше волков, подгоняемые голодом, рвали зубами окровавленные тела, жадно погружая клыкастые морды в дымящиеся на морозе внутренности. Лишь утолив первый голод, будто очнувшись от наваждения, они поворачивали свой взгляд на человека. Этих Гвирнус не опасался — они не столько атаковали, сколько наскакивали на него, рыча, скаля зубы, и тут же трусливо отбегали в сторону, чтобы ухватить очередной кусок пожирней.
Однако были и упрямцы. Те, для кого человек представлялся куда более желанной добычей, нежели убитые Гвирнусом волки. Эти, даже раненые, упрямо ползли к нему сквозь наваленную на снегу гору трупов, пытаясь вцепиться если не в ногу, так хотя бы в теплые меховые сапоги, — двух или трех таких упрямцев Гвирнус добил, переломив им шеи ударом ноги.
Охотник держался, но силы его были на исходе.
Он и сам не понимал, каким образом до сих пор не получил ни одной серьезной раны. Только набухшая кровью царапина на щеке (раной ее можно было и не считать) да острая боль в колене, которым он ударился при падении о торчащий из-под снега пенек. Теплый полушубок его был разодран в клочья, сапоги прокушены в нескольких местах — чудо и невероятная реакция охотника не позволили острым клыкам добраться до желанной человеческой плоти. Движения охотника опережали его мысли, а движения ножа, казалось, опережали движения тела. Несколько раз (Гвирнус готов был поклясться в этом) не рука вела острое лезвие, но сам нож тащил за собой обнимавшие его рукоять пальцы, за ними — всю кисть, за кистью — локоть, предплечье; Гвирнус и раньше испытывал подобные ощущения, но сейчас они были невероятно остры — он только-только успевал приметить боковым зрением бросившегося на него зверя, а рука уже вытаскивала окровавленный нож из быстро намокающей от крови шерсти.
Не человек орудовал ножом, а нож орудовал человеком. Он жадно пил волчью кровь, рвал худые тела, вспарывал поджарые волчьи животы. Даже ветер не мог разогнать сладковатый, приторный запах крови. И не на шутку разыгравшаяся метель, казалось, гоняла по поляне вовсе не снег, а кроваво-алые клочья волчьей шерсти. Гвирнус и сам уже опьянел от происходящего. Он стоял по колено в кровавом месиве с перекошенным от ярости лицом и не только ножом, но и огромным кулачищем свободной руки, будто молотом, раскраивал волчьи черепа — никогда еще нелюдим не чувствовал такого желания убивать…