Вы сотворили нас (сборник)
Шрифт:
Луна сползала к западу, рваные облака поредели, и сквозь них проглянули звёзды.
Наконец могила была готова, и Инек опустил туда гроб без крышки. Керосин в фонаре почти кончился, и он начал мигать, а стекло почернело от копоти, потому что фонарь долго стоял неровно. Вернувшись на станцию, Инек первым делом нашёл простыню, чтобы завернуть покойного. Затем положил в карман Библию, поднял запелёнутого в саван веганца на руки и с первым проблеском зари отправился к яблоневому саду. Опустил покойного в гроб, приколотил крышку и выбрался из могилы.
Он
Он читал и думал, что выбрал очень уместный отрывок: обителей действительно должно быть много, чтобы разместить все души жителей нашей галактики и других галактик, протянувшихся в космосе, очевидно, до бесконечности. Хотя, если бы в мире царило взаимопонимание, хватило бы и одной обители.
Закончив чтение, Инек произнёс заупокойную молитву — как сумел, по памяти, хотя полной уверенности в том, что молитва сохранилась в памяти точно, у него не было. Но во всяком случае, подумалось ему, он помнит достаточно, чтобы передать смысл. После чего осталось только засыпать могилу землёй.
Звёзды и луна растаяли, ветер утих. В предутренней тиши небо на востоке начало окрашиваться в жемчужно-розовый цвет.
Инек, с лопатой в руках, ещё стоял у могилы.
— Прощай, друг мой, — сказал он наконец и с первыми лучами солнца двинулся к станции.
16
Инек встал из-за стола, подошёл к полке и поставил дневник на место. Затем повернулся и остановился в нерешительности. Нужно ещё было просмотреть газеты, дополнить дневник и разобраться с двумя статьями в последних номерах «Журнала геофизических исследований».
Но делать ничего не хотелось. На душе у Инека было тревожно, многое огорчало, беспокоило, требовало осмысления.
Наблюдатели всё ещё наблюдали. А вот люди-тени ушли, оставив его в одиночестве. И мир по-прежнему катился к войне.
Хотя, может быть, ему не следует беспокоиться о том, что происходит в большом мире. Он может отказаться от него, отречься от человечества в любую минуту. Если он никогда не выйдет наружу, никогда не откроет дверь, какая ему разница, что делается в мире и что с этим миром случится? У него есть свой мир. Мир такой огромный, что его даже не сможет вообразить себе кто-нибудь за пределами станции. Земля ему просто не нужна.
Однако даже сейчас Инек понимал, что он никогда не примет подобных рассуждений. Потому что на самом деле Земля — как это ни странно и ни смешно — всё-таки нужна ему.
Он прошёл к выходу и произнёс кодовую фразу. Дверь скользнула в сторону и закрылась сама, едва он оказался в пристройке. Обогнув дом, Инек сел на ступени крыльца.
Вот здесь, подумалось ему, всё и началось. Здесь он сидел в то самое лето, больше века назад, когда звёзды разглядели его через космическую бездну и остановили на нём
Солнце клонилось к западу, приближался вечер. Дневная жара уже спадала, и из низины между холмами, что спускалась к долине реки, тянуло прохладным ветерком. Над полем у самого края леса с карканьем кружились вороны.
Это будет нелегко — захлопнуть дверь и никогда больше её не открывать. Оставить за дверью и тёплое солнце, и нежный ветер, и запахи, приходящие с переменой времён года. Человеку такое не под силу. Он не может ограничить свой мир только станцией и отречься от родной планеты. Солнце, земля и ветер нужны ему, чтобы оставаться человеком.
Наверно, подумал Инек, следует делать это чаще — выходить на улицу и просто сидеть, глядя на деревья, на реку, на холмы Айовы, поднимающиеся в голубой дали за Миссисипи, на ворон, что кружат в небе, и голубей, рассевшихся на коньке сарая.
Пожалуй, оно того стоит. Даже если он постареет ещё на один лишний час. Зачем беречь эти часы — теперь они ему ни к чему. Хотя, как знать, может, и наступит ещё день, когда он снова начнёт ревниво сберегать своё время, копить часы, минуты и даже секунды, жадно используя любую возможность…
Из-за дома послышались шаги — кто-то бежал, спотыкаясь, бежал, похоже, издалека и совсем выбился из сил.
Вскочив на ноги, Инек поспешно двинулся навстречу и, свернув за угол дома, чуть не столкнулся с бегущей девушкой, протянувшей к нему руки. Она споткнулась, но Инек успел подхватить её и крепко прижал к себе.
— Люси! — проговорил он. — Что случилось, девочка?
Руки, обнимавшие её за спину, почувствовали тёплую липкую влагу, и, взглянув на ладонь, Инек увидел, что она в крови. Платье на спине у Люси промокло и потемнело.
Взяв Люси за плечи, он чуть отстранил её от себя и взглянул ей в лицо. По щекам девушки текли слёзы, в глазах застыл ужас — ужас и мольба.
Она шагнула назад и повернулась к нему спиной, затем расстегнула платье, и оно само сползло до пояса. На плечах темнели длинные глубокие следы от кнута, из которых всё ещё сочилась кровь. Люси снова натянула платье, потом повернулась к Инеку, сложила ладони, словно молила его о чём-то, потом указала в сторону поля, что сбегало по холму к самому лесу.
Там было какое-то движение, кто-то шёл по опушке леса у края поля. Видимо, Люси тоже заметила движение и, задрожав, шагнула ближе к Инеку, ища у него защиты.
Он наклонился, поднял её на руки и побежал к пристройке. Инек произнёс кодовую фразу, дверь открылась, и он шагнул внутрь, в помещение станции. Дверь за его спиной скользнула на место.
Минуту-другую Инек неподвижно стоял с Люси Фишер на руках. Он понимал, что совершил ошибку. Наверно, если бы у него было время подумать, он бы так не поступил. Но он действовал импульсивно, думать было некогда. Девушка попросила защиты — и вот… Здесь она в безопасности, здесь ей ничто не угрожает. Но она — человек, а ни одному человеческому существу, кроме него самого, не положено было переступать порог станции.