Вяземская катастрофа
Шрифт:
В 11 часов сегодня генерал Соколовский сообщил моему заместителю генералу Сорокину, что обстановка у Вас под Белым осложнилась и что противник ворвался в Белый. Так ли это? Все.
Конев: Докладываю: данные о положении Резервного фронта получены лично мною от тов. Анисова, кроме того, у них есть специальное сообщение по Бодо. Проверено нашей авиацией. Авиация подтверждает движение противника от Спас-Деменска на север и от Юхнова одна колонна до 50 единиц движется на северо-восток. Наш полк П-2 бомбил колонну, движущуюся от Спас-Деменска на север. Так что эти данные проверены. Мне известно, что Буденный выехал на ст. Угра.
Докладываю, что по моим данным, у Резервного фронта, как в Вязьме, так и в Юхнове, никаких войск нет, дороги свободны.
Что же касается Белого — там идет бой (а город уже захвачен немцами. — Л.Л.)
Телеграфистка: Прошу немного подождать у аппарата. Имеете ли Вы связь с 24 А и каково ее положение?
У аппарата Шапошников:
Ставка ВГК согласно Вашему предложению разрешила Вам сегодня ночью начать отход на линию Резервного фронта. Необходимо предварительно вытянуть артиллерию, чтобы вперед ее поставить на линии Резервного фронта. Также необходимо согласовать с Резервным фронтом пути отхода, чтобы не нарваться на их минные поля…
Ставка считает, что намеченные Вами в резерв четыре стрелковых дивизии и танковая бригада будут собраны в районе Вязьмы. Все.
<…> (стр. 27 копии документа на микропленке с записью переговоров полностью заклеена. — Л.Л.)
<…> Конев: Ваше предложение понял совершенно правильно и сегодня принимаю меры к его проведению. Весь вопрос во времени — сумеем ли перегруппировать левый фланг. Все.
Все, что находится на рубеже Резервного фронта до границы с 24 А, совершенно необходимо подчинить нам. Все.
Как насчет двух полков ПТО?
Как относительно нашей квартиры (речь идет о смене места расположения КП фронта. — Л.Л.)? Я просил ст. Шаховская.
Шапошников: Ясно. Ответ дам дополнительно. Все.
Отвечу дополнительно, сейчас готовых нет.
Но Вы тогда сходите с главного направления? Можайского?
Конев: От Волоколамска 30 км на запад — центр моего фронта. Все.
Я не беру сам город, а направление <…>.
Шапошников: Хорошо, доложу и дам ответ.
Конев: Все зависит от обстановки. Можайск не выгоден. Мы будем на левом фланге под угрозой потерять управление, если от Юхнова просочатся мелкие группы противника (опять мелкие группы, хотя знает о продвижении колонн танков и мотопехоты на северо-восток! — Л.Л.). Все.
До свидания. Шапошников» [160] .
О чем шла речь на заклеенной странице, наши потомки когда-нибудь узнают, ибо в конце концов «все тайное станет явным». Впрочем, там может и не быть ничего экстраординарного — разве что серьезное недовольство, высказанное в адрес собеседника вежливым Борисом Михайловичем от лица «хозяина» (которое решили не предавать огласке при жизни полководца).
160
ЦАМО РФ. Ф. 208. Оп. 2511. Д. 1029. л. 22–24.
Переговоры закончились в 19.25 5 октября. В это же время разрешение на отход получил и Буденный. Директива о переходе Западного и Резервного фронтов к обороне на новых рубежах была подписана в 22.30 этого же дня. С этого момента отсчет времени пошел на часы и минуты. Подчеркнем, что директивой Ставки разрешалось отойти не на гжатский рубеж, а на заранее подготовленный Ржевско-Вяземский рубеж обороны, то есть на линию Осташков, <…> ст. Оленино, Булашово (ныне Болышево), и далее вдоль восточного берега р. Днепр до г. Дорогобуж, Ведерники. Этот рубеж был увязан с конечным рубежом отхода и войск Резервного фронта.
Позволю себе несколько замечаний по поводу обстоятельств принятия важнейшего решения на отвод войск, запаздывание с которым привело к трагедии окружения. Боязнь принятия самостоятельных решений (тем более на отход!) — характерная черта молодых советских военачальников, выдвинутых на высокие посты после чистки 1937–1938 гг. Вред, нанесенный репрессиями, заключался не только в снижении уровня подготовки кадров в связи с выдвижением на руководящие должности людей с недостаточным опытом прохождения службы, но зато умеющих угадывать желания начальства. Еще большее значение имело нагнетание атмосферы страха и неуверенности среди командного состава.
В вермахте обычно задачи ставились в общем виде. При этом немецкие командующие оперативными объединениями обладали несравненно большей самостоятельностью в выборе способов их решения. Они даже имели смелость возражать фюреру. Максимум, что он мог сделать, так это отправить в отставку. Характерный пример. Гитлер на совещании 4 августа 1941 г. в штабе группы армий «Центр» заявил, что «противник у Великих Лук должен быть уничтожен». Однако командующий группой фон Бок 11 августа доложил, что танковая группа Гота будет готова не ранее 20 августа, а без танков наступать нельзя. В итоге наступление отложили с тем, чтобы позднее использовать в нем танковый корпус. О результатах этого удара мы уже говорили. В Красной Армии отстранением от должности дело могло не кончиться… В связи с этим интересна позиция германского руководства и по такому щепетильному вопросу, как отход. По свидетельству Типпельскирха, Гитлер почти совершенно отвергал отвод войск как оперативное средство, необходимое для того, чтобы восстановить свободу действий или сэкономить силы. Здесь он оставлял право принимать всякое, даже малейшее, тактическое решение только за высшей инстанцией. Позднее, когда армии вермахта под Москвой стали терпеть одно поражение за другим, он установил следующий порядок: отход частей — только с разрешения командующего армией, отход соединения может разрешить только командование группы армий. Командующие армиями, особенно Гудериан, выразили протест против такого ограничения их прав [21].
В 1941 г., начиная с 22 июня, в обстановке поражений и оставления западных областей страны, обладающих высоким экономическим потенциалом, советское военное и особенно политическое руководство также всячески, где надо и не надо, противилось отводу войск. С принятием решений на отвод войск, как правило, запаздывали до момента, когда начавшийся несанкционированный отход превращался в бегство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конев, только что назначенный командующим фронтом, начал с того, что приказал переделать план обороны 16-й армии, который предусматривал мероприятия на случай вынужденного отхода. А теперь, когда пришлось обосновывать необходимость отвода войск, ему не хватило не только настойчивости, но и правдивости. При переговорах 5 октября Конев больше упирал на тяжелое положение на левом фланге Резервного фронта (поэтому и Сталин в разговоре с Жуковым будет говорить о том же). Он «забыл» упомянуть о сдаче Белого и ничем не прикрытом разрыве между 30-й армией и группой Болдина, о прорыве обороны фронта на всю глубину на этом направлении и о том, что противник на вяземском направлении уже вышел к тыловому рубежу фронта (р. Вопец).
Почему Конев, упомянув о просочившихся мелких группах противника, не доложил Шапошникову об очень важном моменте — о захваченных противником еще 3 октября плацдармах на Днепре? Как говорится, не его епархия? А может потому, что к мостам на Днепре противник смог выйти, только прорвав оборону фронта на всю глубину! Конев после войны будет утверждать, что только от Буденного в ночь с 5 на 6 октября узнал о переброске соединений 49-й армии на юг и что никаких войск на рубеже Гжатск, Сычевка не оказалось (при чем здесь Гжатск, непонятно). Другими словами, он хочет сказать, что рассчитывал, что на Ржевско-Вяземском рубеже по-прежнему обороняются части 49-й армии. Ну, а раз его не предупредили о перегруппировке, то и нечего спрашивать с него, что вражеские плацдармы, сыгравшие в дальнейшем свою зловещую роль в окружении основных сил Западного фронта, не были своевременно ликвидированы. Конев и предложил отводить войска фронта на необорудованный гжатский рубеж, не задерживаясь на укрепленном Ржевско-Вяземском, потому что знал о сложном положении на восточном берегу Днепра (хотя бы из упоминавшегося выше доклада генерала Калинина).