Вяземский
Шрифт:
Довольно часто князя и княгиню навещали гости — и иностранные (как, например, император Германии Вильгельм I; а то являлся засвидетельствовать почтение «весь цвет гамбургского бомонда и закидывал нас букетами свежих цветов»{27}), и русские. Но старых друзей среди них уже не было: в начале 70-х ушли из жизни последние приятели и младшие современники Петра Андреевича — Соболевский, Киселев, Тютчев, Бенедиктов, Погодин… В октябре 1871 года в Париже умер Николай Тургенев, арзамасец Варвик, и после его смерти Вяземский остался последним из участников когда-то шумного и веселого братства.
Навещали стариков и родственники — Петр Валуев, его дочь княгиня Елизавета Голицына. Она обычно баловала деда и бабку щами собственного приготовления, а на 84-летие Вяземского устроила неслыханное по гамбургским меркам торжество с толпой гостей и бенгальскими огнями… Летом 1875 года на месяц приехали Шереметевы. Вместе они гуляли по рейнскому замку Штольценфельс, коротали тихие вечера за самоваром…
«Еще раз большое и глубокое задушевное спасибо за ваше посещение, — писал Вяземский Шереметеву 11 июля 1875 года. — Оно оставило в нас самое отрадное впечатление и воспоминание. Жаль только, что оно было непродолжительно».
Из других визитеров Вяземский всегда был рад видеть Бартенева и в особенности Якова Карловича Грота. «Радуюсь и дивлюсь вашей неутомимой и энергической деятельности, — писал ему Вяземский. — Вы — редкое явление в наше время, а особенно у нас». Грот с поистине немецкой обстоятельностью неспешно трудился над биографией Державина, резко критиковал Белинского, успешно руководил Отделением русского языка и словесности Академии наук — этого было вполне достаточно, чтобы Вяземский проникся к нему уважением. К тому же Грот имел прямое отношение к новой идее, зародившейся в недрах Академии, — издания Полного собрания сочинений Вяземского. Вполне возможно, что автором ее был сам Грот, с 1863 года издававший полного Державина. Грота сразу же горячо поддержал С.Д. Шереметев, вызвавшийся издать собрание за свой счет.
Сам Вяземский сперва отнесся к мысли о «полной выставке» своих сочинений равнодушно. С какой это стати: у покойных Батюшкова и Жуковского, да что там — у самого Карамзина до сих пор нет Полного собрания… Вот сборник новых стихов — пожалуй… Но мало-помалу идея его захватила. «Благоприятели предложили, а я согласился. Как и почему согласился я, читателям и публике знать в подробности не нужно. Это дело домашнее», — суховато отказался князь пустить любопытствующих на издательско-академическую кухню. Дело действительно было почти домашним — Вяземский «впустил» в редакционную комиссию хорошо известных ему Грота, Никитенко и А.Ф. Бычкова, а общую редактуру поручил историку Николаю Платоновичу Барсукову, племяннику Бартенева, — Вяземский называл его Барсучком. Активно содействовали также сам Бартенев, Шереметев и С.И. Пономарев (он еще в 1868-м выпустил книгу «Материалы для полного издания сочинений князя П.А. Вяземского, в память 60-летия его литературной деятельности»).
Кажется, ни сам Вяземский, ни его издатели не подозревали, какой объем работы им предстоит одолеть. Но дело продвигалось на удивление споро — уже в декабре 1878 года первый том увидел свет. Редакционная комиссия поднимала из архивов старые журналы и альманахи, в которых публиковался князь, гадала, он или не он скрывается под тем или иным псевдонимом, искала неизвестные рукописи по частным коллекциям… Консультации с автором велись посредством переписки, несколько раз в Гомбург приезжал Бартенев. Результат получился совсем неплохим — двенадцать томов большого формата (в каждом по 400—500 страниц) вместили и лирику, и критические статьи, и служебные документы, и «Фон-Визина», и «Письма русского ветерана» (которые Бартенев перевел на русский), и «Адольфа», и записные книжки. Издание продвигалось довольно споро: с 1878 по 1887-й вышло одиннадцать томов; финальный, двенадцатый (стихи 1863—1877 годов), появился в 1896 году (работа резко затормозилась после смерти Веры Федоровны и Павла Петровича Вяземских). Полное собрание сочинений до сих пор остается самым капитальным изданием Вяземского. И самым изящным — в синих сафьяновых переплетах с золотым тиснением, с узорным обрезом, оно отпечатано на прекрасной бумаге в типографии М.М. Стасюлевича, снабжено великолепными фотографиями и гравюрами…
Довольно скоро сделались очевидны и недостатки Полного собрания. Несмотря на масштабность, оно оказалось далеко не полным: в Остафьевском архиве до сих пор лежат несколько десятков неопубликованных стихотворений, статей, заметок и набросков Вяземского; записные книжки тоже печатались выборочно, а не подряд. Кроме того, опубликованные в собрании стихотворения датировались главным образом по году первой публикации, а не по году написания: так, сатира на Шаликова «Отъезд Вздыхалова» (1811) попала в раздел 1822 года, «Утро на Волге» (1816) — в раздел 1821-го, а «Грусть» (1835) — в раздел 1862-го. Необъяснимой ошибкой стала публикация большого стихотворения «Молитвенные думы» — по стилю и по тематике типичнейший Вяземский конца 50-х — в разделе 1821 года. Некоторые стихотворения были напечатаны дважды, особенно небрежно в этом плане составлялись третий и четвертый тома. Например, «Тоска» появилась в разделах 1832 и 1865 годов (список, сделанный рукой Марии Ламсдорф, был принят за отдельное стихотворение), а «К воспоминанию», написанное в 1818-м, — в разделах 1823-го и 1824-го. Многое не удалось напечатать по цензурным
Еще печальнее, что за бортом остались личные письма Вяземского — многие тысячи. А ведь именно в них, по собственным словам князя, его талант отразился наиболее ярко. «Надобно мне отобрать свои письма у моих корреспондентов и подарить их Павлуше: тут я весь налицо и наизнанку, — писал он еще в 1830 году. — Более всех имеет писем моих: Александр Тургенев, жена, Александр Булгаков из Варшавы, Жуковский, но они верно у него растеряны, имел много Батюшков, но, вероятно, пустых, до 12-го года писанных, я тогда жил на ветер, Михаил Орлов. А потом у женщин». Немного восполнили этот пробел изданные графом С.Д. Шереметевым пять томов «Остафьевского архива князей Вяземских» — в них вошла почти вся переписка Вяземского с А.И. Тургеневым (за вычетом 17 писем) и кое-что из переписки с женой. Естественно, напечатана переписка с Пушкиным (и вообще все, где Пушкин хоть как-то упоминается). Но все равно это капля в море. Если письма князя будут когда-либо собраны и изданы, двенадцатью томами дело явно не обойдется…
В первый том было решено включить критику 10—20-х годов. К некоторым из старых статей Вяземский добавил «постскриптумы», желая «придать немножко соли старым и залежавшимся запасам», а «Взгляд на литературу нашу в десятилетие со смерти Пушкина» основательно переработал. Написал он также критическую статью «Современные темы, или Канва для журнальных статей», где резко выступил против попыток А.Н. Пыпина вывести Гоголя вождем «прогрессивного движения общества». Параллельно создавались новые мемуарные очерки — «Мицкевич о Пушкине», «Дела иль пустяки давно минувших лет», «Грибоедовская Москва», «По поводу бумаг В.А. Жуковского», «По поводу записок графа Зенфта», «Дельвиг», «Жуковский в Париже», «Московское семейство старого быта», «Характеристические заметки и воспоминания о графе Ростопчине». Тематически к ним примыкает и большое письмо к троюродному брату Вяземского, князю Д.А. Оболенскому, посвященное допожарной Москве; А.В. Никитенко назвал это письмо прелестным «по остроумию, изяществу и свежести изложения, несмотря на 83 года автора», и с ним нельзя не согласиться.
Почти в каждом выпуске бартеневского «Русского архива» публиковалась теперь «Старая записная книжка» Вяземского. «Мне часто приходило на ум написать свою «Россияду», не героическую, не в подрыв херасковской, не «попранну власть татар и гордость низложенну» (Боже упаси!), а «Россияду» домашнюю, обиходную — сборник, энциклопедический словарь всех возможных руссицизмов, не только словесных, но и умственных, — замечал князь. — В этот сборник вошли бы все поговорки, пословицы, туземные черты, анекдоты, изречения, опять-таки исключительно русские, не поддельные, не заимствованные, а родовые, почвенные и невозможные ни на какой другой почве, кроме нашей. Тут так бы Русью и пахло — хотя до угара и до ошиба, хотя до выноса всех святых!» Такую «Россияду» Вяземский составлял всю жизнь, любовно закрепляя на бумаге то, от чего обычно высокомерно воротит нос «высокая» литература, — светские сплетни, домашние остроты, куплеты, исторические анекдоты, mots — свои и чужие. Ни один исследователь русского быта первой половины XIX века не может обойтись без этих великолепных заметок, в которых лицо эпохи набросано пусть и эскизно, бегло, но резко и характеристически. Многие современники Вяземского вели подобные записи — вспомним «Мысли и замечания» Блудо-ва или пушкинские «Table-Talks», — но жанр записной книжки прочно вошел в русскую литературу именно благодаря князю. Специально для бартеневского журнала он пересматривал свои старые записи, нередко переделывая их почти целиком и заново компонуя, чтобы придать актуальное звучание. В Полном собрании записные книжки заняли три тома, да и в дальнейшем переиздавались довольно регулярно. Хотя — придется еще раз повториться — в полном объеме, без купюр, записные книжки Вяземского не публиковались никогда.
Безусловной вершиной мемуарной прозы Вяземского (и одной из вершин русской прозы вообще) стало небольшое «Автобиографическое введение», написанное для первого тома собрания сочинений. Вспоминая раннее детство, отцовский дом, пансион патера Чижа, варшавскую службу и холерную осень 30-го года, Вяземский блещет иронией, умом, умением выстроить фразу, и даже его «фирменные» отступления от темы — равно как и перепутанная хронология — вовсе не портят общую картину. С трудом верится в то, что «Введение» писал измученный болезнями глубокий старик… В сентябре 1876 года «Введение» было готово, и Вяземский прочел его приехавшему в гости Бартеневу. Петр Иванович похвалил, но заметил с улыбкой, что автор чересчур уж брыкает своих литературных оппонентов. Вяземский среагировал моментально: