Выбитый генералитет
Шрифт:
С ним я встретился в Лодейном Поле — небольшом городке на реке Свирь, где еще в петровские времена на верфях ладили корветы да фрегаты для российского флота. В городе проходили юбилейные торжества и туда съехались участники форсирования реки в 1944 году. Генерал Хренов в войну возглавлял инженерную службу Карельского фронта, а мне, лейтенанту, командиру роты, пришлось форсировать на утлой лодке простреливаемую вдоль и поперек полноводную Свирь.
Потом мы встречались не раз, и генерал рассказывал много нового, интересного. За свою долгую службу он побывал на высоких постах, встречался с большими людьми и был умелым
Он участвовал в финской войне, защищал Одессу, Севастополь, Керчь, Волховские рубежи, Ленинград, Карелию, Дальний Восток.
Вспоминается последняя встреча. В телефоне услышал знакомый баритон.
— Так вы в Москве? Тогда приезжайте, завтра же, непременно! А я недавно выбрался из госпиталя, лежал с переломом руки.
В назначенное время я сошел на указанной остановке проспекта. Дверь отворил сам Аркадий Федорович. Небольшого роста, сильно сдавший, но с угадываемой армейской выправкой в свои восемьдесят шесть лет.
Вначале разговор зашел о его книге, которую он незадолго до того прислал мне. Посетовал на издательство, что сильно урезали, и многое не вошло в книгу.
— Войдет во вторую, — попытался я его успокоить.
— Поздно писать. Все, что мог, сделал.
Вспоминали эпизоды форсирования Свири, рассматривали фотографии. Запомнилась одна: солдат в полном снаряжении и в каске ухватился за борт перевернутой лодки, а течение гонит его. В глазах непередаваемое, пальцы судорожно сжаты, намертво вцепились в спасительный выступ посудины.
— Кто это? — спросил я, вглядываясь в глаза солдата.
— Телефонист. Наводил линию, а взрывом лодку перевернуло. Он даже катушку с проводом не успел сбросить с плеч. Видите, у него лямка.
— Спасли?
— Спасли. Даже к медали представили. А вы-то сами как переправлялись?
— Налегке: автомат, пистолет, еще пара гранат на поясном ремне, да командирская сумка.
— А противогаз?
— Их приказали сдать старшине. Иначе бы побросали.
Генерал понимающе улыбнулся, покачал головой.
Разговор зашел о маршале Толбухине, командовавшем фронтом на Миусе. Я спросил: знал ли он его?
— Тюню? А как же!
— Тюню? — не понял я. — Какого Тюню?
Он улыбнулся.
— В старину так ласково называли детей с именем Федор. Вот и его так называли, нашего Федора Ивановича. Мы с ним служили в одном батальоне.
Потом вспомнили генерала Хозина, под начальством которого мне довелось служить. Он и его хорошо знал.
— Михаила Семеновича помню по Ленинграду, он командовал военным округом, а я был начальником инженерной службы, имел звание комбрига, носил по ромбу на петлицах. До Хозина командующим Ленинградским округом был Борис Михайлович Шапошников. В мае 1937 года он убыл в Москву, принял Генеральный штаб, а Хозин вступил в командование Ленинградским округом…
Он неожиданно замолчал, будто споткнулся обо что-то незримое, тяжело вздохнул. После затянувшейся паузы продолжил глухим голосом:
— Тревожное, более того, смутное было время. Многое пришлось пережить, особенно начальникам, высоким чинам. Вы же помните, Наверное, что тогда суд был над Тухачевским и другими военачальниками, и коса Ежова работала во всю. Тогда уже и маршала Блюхера забрали и Егорова. И даже затеяли дело против Шапошникова…
— Бориса Михайловича?
— Именно!
— Но он же входил в состав военной коллегии,
— Совершенно верно, входил, а на следующий год их всех, за исключением Буденного, арестовали.
— А Шапошникова?
— К Борису Михайловичу подбирались и тоже шили дело. Об этом он знал. Чесались по нем руки у Ежова.
Ежов в то время возглавлял НКВД и усердствовал вовсю перед Сталиным, стараясь доказать свою преданность.
— Борис Михайлович Шапошников в военных кругах занимал особое положение, — продолжал рассказ Аркадий Федорович. — Большинство военачальников родились и мужали в годы гражданской войны, военного образования не имели. А Шапошников — царский полковник Генерального штаба, военное дело знал в совершенстве, лучший штабник, не чета наркому Ворошилову. В первой мировой войне он занимал высокие посты в больших штабах, командовал дивизией. Перейдя на службу в Красную Армию, возглавил оперативное управление Полевого штаба Реввоенсовета Республики. По сути, его рукой разрабатывались главные стратегические операции. Таких военспецов, как Борис Михайлович, было немного. Раз-два и обчелся. Был Сергей Сергеевич Каменев, Вацетис, Шорин, Егоров. Даже Тухачевский не шел в сравнение, он-то всего-навсего поручик. Поэтому к военспецам не питали добрых чувств, относились настороженно, словно бы терпели до времени. И такое время в 1937 году наступило.
Я слушал генерала, боясь прервать, спугнуть неосторожным вопросом. Даже не решался записывать, надеясь это сделать на свежую память вечером, когда буду один.
— Одиннадцатого июня состоялся суд над Тухачевским и группой военачальников, — рассказывал Аркадий Федорович. — Через год из восьми заседателей того судилища оставались в живых лишь Буденный и Шапошников. Настала очередь Шапошникова…
И тут я, не удержавшись, прервал генерала.
— Но ведь Сталин Шапошникова уважал. Называл по имени-отчеству, никого другого, даже своих ближайших соратников, не удостаивал такой чести.
— Это так. Обращался, называя его Борисом Михайловичем. Но, зная вероломство Сталина, это ничего не значило. Помню, где-то в конце лета я получил распоряжение: срочно выехать в Москву, в Генеральный штаб. Прочитал и екнуло в груди. Все! Много было таких случаев, когда ехали по вызову — и не возвращались. И хотя стояла подпись начальника Генштаба, однако сомнение брало. — Генерал замолк, повертел в руках карандаш. — Жена тоже в панике: начала собирать вещи. Словом, в тот же день я выехал в Москву. Ночью не сомкнул глаз, одолевали мысли да догадки. Зачем понадобился Борису Михайловичу? Ну, если бы вызвали в инженерное управление, было бы объяснимо, но вызывал-то сам начальник Генерального штаба! Приехал — и прямо с вокзала на Арбат, в бюро пропусков. Там уже лежал на мое имя заказ на пропуск.
В приемной меня встречает порученец Бориса Михайловича. Он явно возбужден.
— Наконец-то! Командарм о вас уже справлялся.
— А сам он где? — Вижу дверь в кабинет раскрыта и там никого нет.
— Он на квартире, болен. Приказал, товарищ комбриг, немедленно ехать к нему. Вызываю машину. Сейчас сообщу Борису Михайловичу.
Открыла дверь молодая женщина с привлекательным, но встревоженным лицом.
— Мария Александровна, — назвала она себя и провела в большую гостиную. — Борис Михайлович, к тебе! Садитесь, отдыхайте…