Выбор оружия
Шрифт:
Из темного небытия, сквозь узкую прорубь сознания он всплыл на мгновение, обнаружив, что руки и ноги его привязаны к шесту и его несут, как убитое на охоте животное. Голова его запрокинута, шест упруго колышется, мимо глаз, задевая лицо, летят колючие травы. Он пытался удержаться среди этих колючих травинок, упругого колыхания шеста, желая что-то понять и припомнить, но опять соскользнул в прорубь, под лед, в черное беспамятство.
Второй раз очнулся, когда его хребет больно ударился о землю, и он почувствовал, как развязывают ремни на его запястьях и щиколотках и вытягивают шест. Он лежал лицом вверх, под слепящим солнцем, его обступили чернолицые люди, смотрели на него из неба, и он вспомнил, как подлетала граната, мохнатая, словно цветок репейника, разламывался капот,
Третий раз он пришел в себя и увидел, что лежит на утоптанной голой земле, в какой-то деревянной клетке. Сквозь врытые в землю колья светит красное низкое солнце, снаружи смотрит на него беззубый, с мокрыми деснами африканец, улыбается, прищелкивает розовым языком, просовывает глиняную миску со слюдяным зеркальцем воды. Белосельцев потянулся к миске, загородившей красное солнце, вдруг почувствовал страшный озноб и опять потерял сознание.
Ночью был бред. Сотрясенный разум напоминал сдвинутые пласты, как если бы в землетрясении сместились огромные кубы. В прямоугольные трещины из черного ада просачивался безымянный ужас. Он старался спастись, скакал по ступенчатым пластам, перескакивал с куба на куб, а за ним, затмевая небо, гналось мохнатое мускулистое чудище, хватая лапами края домов, обламывая карнизы, перескакивая через крыши и колокольни. Он уклонялся, убегая в подворотни своего переулка, в свалки, пустыри, в скопление двухэтажных мещанских построек, а косматый великан настигал его, смотрел сверху вишневыми глазами огромной злой обезьяны.
День он встретил жаром, слипшимися от слизи глазами, болью, которая набухла в голове, словно бугристый выпуклый клубень, спускалась в позвоночник, в таз, в кости ног, протачивая тело живым подвижным корневищем. Сквозь колья своей тюрьмы он видел пыльный солнечный плац, на котором маршировал отряд, звучали команды, и пыль, поднятая башмаками, летела в его темницу. Рядом, похожие на загоны для скота, стояли еще две клетки. В одной он разглядел голого по пояс африканца в камуфляжных штанах, который стоял, вцепившись руками в деревянные колья. В другой он увидел англичанина Грея, маленького, круглого, сидевшего на земле по-турецки, обросшего по розовым пухлым щекам рыжеватой щетиной. Это не удивило его. Своим сотрясенным разумом он не мог и не хотел объяснять причину появления здесь Грея и причину своего появления, лишь закрепил среди разломанных, распавшихся на кубические формы явлений их совместное пребывание на пыльном плацу, среди марширующего отряда.
Несколько дней он провел в разорванном мире, где явь сменялась длинными, вне времени, бредами, с погонями, падениями, с выступавшими из проломов бесформенными, жестокими духами, которые хватали его, затягивали в трещины, и он, становясь плоским и податливым, словно ткань, повторяя контуры трещин, погружался в жидкий лиловый мрак. Во время редких прозрений он видел то белесую, вытоптанную землю с отесанными кольями, то малиновую зарю с черными слоистыми деревьями, то бархатное небо с белыми звездами. Кто-то приходил к нему, вливал в рот теплую воду, пытался посадить, прислоняя спиной к деревянной стене. Задавал вопросы на непонятном, напоминавшем шум дождя языке. Однажды небольно ударил по лицу, отчего все тотчас померкло. Так длилось неопределенное количество дней, покуда в его голове продолжало колыхаться, двигало спиной чудище огромных размеров, создавая оползни и трясения, не давая сложиться в картину бесчисленным, летящим кувырком видениям.
Но однажды он очнулся, и мир, который предстал его глазам, был целостным, лишь слегка округлым, надтреснутым вдоль черепных швов. Эти швы болели, и требовались усилия воли, чтобы не дать им распасться. Он находился в клетке, набранной из крепких, как железо, жердей, врытых в окаменелую землю. Крыша была сквозной, из таких же жердей.
– Мистер Белосельцев!.. Вы слышите меня, мистер Белосельцев?.. – Грей окликал его из соседней ловушки, в которой он, маленький, круглый, розовый, покрытый рыжеватой щетиной, чем-то напоминал домашнего поросенка. – Вам уже лучше, мистер Белосельцев?
– Где мы находимся? – Белосельцев не узнал свой голос, таким он был сиплым, тусклым, словно горло его закупорил войлочный пыж. И пришлось откашливаться, выдыхая удушающий тампон.
– Гиблое место!.. Эти сукины дети воюют с правительством!.. Их главный сукин сын какой-то сержант Ламета, мерзкое животное!.. Разве я мог представить, что со мной это может случиться?.. Разве мы могли с вами, плавая в бассейне «Поланы», вообразить, что нас обоих постигнет несчастье?..
Голос его задрожал, и он стал тихо плакать. Появился здоровенный охранник в пятнистой панаме, с автоматом. Рявкнул на Грея, ударив прикладом по кольям. Грей отпрянул, забился в угол, как испуганный, попавший в ловушку зверек. Охранник, наступая большими стоптанными башмаками, приблизился к Белосельцеву и молча оглядел его розовыми воспаленными глазами. Белосельцев заметил на его коричневом лице множество черных оспин.
Ему захотелось пить. Глиняный черепок стоял на земле. В нем шевелило лапками, подрагивало крылышками попавшее в воду существо. Белосельцев пил теплую, с травяным вкусом воду, чувствуя, как при каждом глотке ломит голову.
Теперь, когда разум вернул себе трехмерное видение мира, не пускавшее демонов других измерений, предстояло понять случившееся. Установить причинно-следственную связь между тем вечером в баре, когда Маквиллен в белом костюме, радостно сияя, шел навстречу, желая сообщить какую-то важную новость, и этой деревянной тюрьмой на базе повстанцев, марширующих на пыльном плацу, держащих вместо оружия деревянные палки. Между этими событиями был бой на поляне, джип, несущийся среди старых термитников, и засада, из которой вылетел репейник гранаты. И все это, вместе взятое, было абсурдом, изменившим логику его жизни. Нелогичной случайностью, разорвавшей осмысленную цепь поступков. Слепой ворвавшейся силой, ударившей в голову, поместившей в деревянную клетку.
Растерянная торопливая воля породила мысль о побеге. Он осмотрел округлое, ограниченное кольями пространство, надеясь найти лазейку. Колья, серые и блестящие, словно стальные, были вмурованы в утоптанную, крепкую, как цемент, землю. В узкие проемы не влезала голова. Дверь была заперта хитроумной щеколдой с железным замком. Двое охранников, держа у ног автоматы, сидели неподалеку в тени. Побег казался невозможным.
Предстояли допросы, мучения. В стане мятежников должны были находиться представители южноафриканской разведки. Они станут допытываться, кто он, белый, оказавшийся в армейском джипе, в зоне боевых действий, рядом с офицерами Пятой бригады. Советский военный советник. Или советский разведчик. Или советский политик, консультирующий режим Саморы Машела. Его легенде журналиста здесь не поверят. С помощью изуверских пыток, бытующих у африканских племен, станут добиваться истины. И нужно приготовить себя к истязаниям, вспомнить навыки выживания, которым учили в разведке.
И явилась мысль о самоубийстве как о способе избежать истязаний, которые все равно увенчаются позорной смертью от невыносимых мучений, когда в ухо до самого мозга будет медленно ввинчиваться заостренная палочка. Он стал искать способ убить себя. Простейшим было расколоть глиняную чашку и острой кромкой вскрыть ночью вены, чтобы к рассвету истечь кровью.
Этот найденный выход успокоил его. Он бережно укрыл его в душе, как обретенное сокровище.
И начал вкрадчиво наблюдать, накапливая знания о новом своем обитании.