Выбор пути
Шрифт:
Телевизор оставил включенным — пусть смотрит нечисть. Только звук убавил, да предупредил, чтобы молча смотрели, не галдели. И чтобы не видать их было — совсем. Иначе полное ощущение, что спишь в кинотеатре — когда увидишь перед собой спины зрителей.
Утром я проснулся злым и не выспавшимся, по одной простой и банальной причине — надо выключать телефон на ночь, чтобы всякая сволочь не звонила мне в такую раннюю рань! Аж в девять часов утра! Ну и что с того, что в райотделе уже начался рабочий день? У меня рабочий день ненормированный! Я может всюночь всякую преступную нечисть по округе гонял! Устанавливал правопорядок! И ты звонишь так, как
Подождав, когда телефон сам по себе выключится, а может быть даже исчезнет, перейдя в мир под названием Навь, я конечно же такого чуда не дождался и был вынужден нажать кнопку приема. Все-таки Миронову не птичка на погоны какнула, цельный майор, так окажем же ему толику уважения, хотя и в высшей степени им недовольны. Очень сильно недовольны, до ненависти.
— Слушаю! — попытался я сделать голос как можно более приятным, что определенно у меня не получилось. Таким голосом только из сортира кричать: «Занято, … вашу мать!»
— Слушаешь, Каганов?! Значит живой?! — голос Миронова был вкрадчив, что означало высшую степень недовольства — А раз живой, какого черта трубку по часу не берешь?!
Виктор Семенович, он же майор Миронов, всегда имел склонность к преувеличениям. Если он говорил, что участковые совсем спились и вовсе даже охренели — это всего лишь означало, что группа участковых немного посидела вечерком, обдумывая завтрашние мероприятия. А чтобы горло на совещании не пересохло — употребили по поллитре пива. Это что, спились?! Тем более что рабочий день уже закончился!
Или если он говорил, что участковый развалил работу на участке, что он совсем пропащий и скорее всего скоро отправится в народное хозяйство быкам хвосты крутить — это означало, что участковый всего лишь просрочил бумагу с представлением прокурора об отлове одной психички, которая не пускает своих родственников в свою же законно полученную от государства квартиру. И при этом начальник отделения участковых забывает, что хорошая бумага должна отлежаться и пожелтеть, и только тогда от нее будет прок. А если взрезать дверь болгаркой и достать оттуда психичку — кто потом будет отвечать за нанесенный материальный ущерб? Баба ничьей жизни и здоровью не угрожает, а если не желает видеть родню — так это их внутрисемейные разборки! И лезть туда участковому совсем даже противопоказано!
В общем — вечно распушит Семеныч из маленькой какашки огромную кучу дерьма, и таращит глаза, как следователь НКВД на допросе Тухачевского. Но тот хоть за дело командарма гнобил, ибо нефиг заговоры устраивать, а несчастного участкового зачем гнобить? Его холить, лелеять нужно! Льготы ему давать, квартиры-дома, а не вопить таким неприятным голосом, будто наделал в штаны от излишнего крика!
Через двадцать минут я уже сидел в уазике, позабыв обо всех чудесах, которые мне привиделись этой ночью. Не до колдовства! Не до домовых и бесов! Тут того и гляди анальную кару получишь, несмотря на то, что заступил я на этот участок не то что без году неделю, а без одной недели час!
Убийство, вот что черт возьми случилось на моем участке. В деревне Вороновке какая-то сволочь влезла к старухе в дом и лишила ее остатков жизни, после чего гадина обшарил (ла) весь дом в поисках чего-нибудь интересного. Чего именно — нетрудно догадаться. А участок-то мой! Я на нем участковый! И кто тут будет громоотводом?
Двадцать минут мне понадобились на то, чтобы сварить три яйца в смятку (лучшая еда, когда торопишься и надо что-то бросить в желудок), съесть их с куском хлеба, умыться-побриться, выпить кружку теплого чая (уже на ходу), и закрыть дом на замок. Уходя я крикнул в пустоту, которая внимательно следила за экраном невыключенного телевизора:
— Тарелку не вылизывать, а мыть! Не шалить! Пакостей не учинять! Дом стеречь! Чужих не пускать!
Пустота фыркнула, что-то неразборчиво пробормотала — что-то ехидное и вроде даже матерное, но я предпочел не различить слов. Ибо обидно и вызывает в ответ на репрессии. Скатился по лестнице, почти не касаясь ступеней, и навесив замок отправился к автомобилю.
До Вороновки десять километров вполне приличной по сухому времени года дороги — не грейдер, но накатанная, гладкая и ухоженная проселочная дорога. По дождю ехать по такой дороге будет сущим безобразием, черноземное полотно делается скользким, будто намыленным, но сейчас, когда солнце припекает по-летнему и дождей не было с самого апреля — ехать по дорожке одно удовольствие. Потому долетел до места я просто-таки мушкой хлопотливой. Чтобы попасть к самому что ни на есть разбору: тут уже была группа — из следственного комитета баба, Лия Михайловна, опер Васька Куделин, ну и эксперт-криминалист, своей козлячьей бородкой походивший на Дон Кихота. Только бородкой, потому что ростом он был ровно вполовину этого книжного персонажа. Впрочем — не только ростом, но и толщиной. Ну не удался он как мужчина, чего уж там! Если только в «корень» пошел? Но сомневаюсь. Уж больно мужик был ехидным и злым как собака. Его за глаза так и звали — «Гав Гавыч». В миру же он был Гаврила Гаврилович — как об этом нетрудно было бы догадаться.
— О! — ядовито ухмыляясь фыркнул Гав Гавыч — Участковый явился! Явление участкового народу! Не прошло и года! Участковый дрыхнет, а тут преступность разбушевалась, народ тиранит! А он там спит! Небось нашел какую-нибудь вдовушку, и давай множить деревенское население! Каганов, ты как насчет вдовушек?
— Нет — сумрачно ответил я — Только с кобылами. Кобыла — она самая лучшая невеста!
— Я так почему-то и думал — отрезал эксперт — Участковый, это не должность, это диагноз! Михална, слышала, почему участковые квашеную капусту не едят?
— Почему? — Лия Михална с интересом воззрилась на довольного, сияющего эесперта.
— А глаза щиплет! — эксперт изобразил, как я должен поедать капусту, опуская рыльце в миску — А знаешь, почему они маринованных огурцов не едят?
— Почему? — спросила Лия Михална, продолжая довольно хихикать.
— А голова в банку не лезет!
Женщина еще громче захихикала, а опер Васька Куделин, который как раз вышел из избы, недовольно поморщился:
— Хватит ржать, а? Народ смотрит! Устроили тут…
Васька был мужиком правильным и видал всяческие виды. Работал он уже шестой год, но циником как ни странно еще не стал — в отличие от Михалны, бабы за сорок, и Гав Гавыча, редкостной сволочи, для которого ничего святого наверное в этой жизни и не было. Может эксперту, вечно копающемуся в трупах и положено быть циником, но Гав Гавыч все-таки черту эту уже давно перешагнул. Ему все было пофиг. Не трогали Гавыча ни слезы матерей, жен и детей, не трогал вид несчастных жертв — для него все это было рутиной и забавным приключением — в зависимости от различных обстоятельств. Наверное — это было застарелой профессиональной деформацией, а возможно — просто отсутствием совести. Хотя скорее — все вместе взятое и умноженное на десять.