Выбор воина
Шрифт:
Савинов оглянулся на Ратимира. Тот сказал:
– Наслышан я про него, вождь! Этому можно верить, раз поклялся… Но он хитрец, с таким держи ухо востро!
Сашка кивнул и ответил халогаландцу:
– Я слышал тебя, Хегни! Тебя и твою клятву! Меня зовут Александр Медведкович, и я обещаю жизнь твоим воинам, раз ты предлагаешь в залог собственную голову!
Глава 8
Рубиновая пена
…Небо в звездах,
Рек серебро, да костров горячая медь.
Наш дух – воздух!
Нам ли с тобой не петь!..
Вода рядом с местом битвы
«Змиулан» стоял с «Рысью» борт о борт. «Мунин» подошел к «Рыси» с противоположного от «Змиулана» борта. Бока кораблей мягко толкнулись друг о друга, будто брат приветствовал брата…
Воины Ольбарда уже заняли корму шнеккера, и Хаген почувствовал, как напряглись за его спиной одетые в железо хирдманы, готовые отстаивать добычу сотоварищей от посягательства алчных русов. Он печально усмехнулся. Золото застит глаза и не таким, как они. Разве они не видят, что рядом кружит еще две варяжских лодьи? А поодаль и третья, с медведем на парусе. «Уж не побратима ли моего знамя?» – подумал Хаген и ступил на палубный настил отцовского шнеккера, сделав знак одному десятку следовать за собой.
Палубу «Рыси» устилали тела убитых халогаландцев. Особенно много их было под мачтой, где собрались последние семеро оставшихся в живых хирдманов Стурлауга. Браги, Рагнар, Даин с Греттиром и еще трое. За их спинами на груде разорванных тюков лежал отец. Даже отсюда было видно, что он мертв. Хаген остановился. «Я опоздал, я все-таки опоздал…»
– Здравствуй, Хаген, сын Стурлауга!
Хевдинг обернулся на голос.
– Здрав будь и ты, Ольбард Синеус, князь Белоозерский! Мир ли между нами?
Рус чуть склонил чубатую голову:
– Мир, Стурлаугсон! Жаль, отца твоего спасти не успели…
Хаген посмотрел ему в глаза и понял, что Ольбард действительно сожалеет о смерти Ингольвсона. «Вот оно как! Видать, побратим мой все же открыл князю правду… А может, Вещий узнал ее сам».
На плечо Хагена легла рука. Диармайд появился рядом, как всегда, бесшумно.
– Здравствуй, Волк! – Синие глаза наставника смотрели твердо. – Вот ты уже и совсем взрослый… Что делать теперь станешь, хевдинг?
Хаген, в свою очередь, так, чтобы видели хирдманы, положил руку на плечо ирландца. Пусть у них не будет сомнений – с русами мир!
– Поступлю по Правде, Диармайд! Ольбарду – вира за убитых в зимовье, – он повернулся к князю, – всем твоим воинам – доля в добыче за помощь против ярлов Халогаланда. Остальное – наше по праву. Если решишь по-другому – будем биться.
Ольбард улыбнулся:
– Биться не будем, Хаген. Я не забыл, как ты прикрывал мою спину в бою с весинами.
Молодой вождь кивнул и шагнул к мачте. Хирдманы Ингольвсона приветствовали его…
Залитое кровью лицо отца было запрокинуто к небу. В мертвых глазах отражались низко летящие облака. Иссеченный в щепу щит валялся рядом. Тела врагов лежали у ног Стурлауга, как последняя жертва Отцу Дружин. Разорванная кольчуга, вся в запекшейся крови, своей и вражеской. Лезвие секиры, всегда сиявшее сталью, сейчас казалось вырезанным из огромного рубина. Сокровища, все в кровавых пятнах, громоздились тускло сверкающей грудой. Кубки, чаши, драгоценные цепи, украшения, монеты неведомых народов, самоцветные камни, дорогое оружие – все это служило последним ложем для отца Хагена… И мертвая рука Стурлауга – на рукояти золотого жезла, украшенного алыми камнями. А может, это были брызги крови…
На миг Хагену захотелось пустить «Рысь» на дно вместе с этой грудой сокровищ, несших в себе проклятие, сгубившее его отца. Поруганный храм древнего божества наконец отомстил…
Гюльви
22
Пард – так в древности называли гепардов. Эти хищники в описываемое время еще водились в Средней Азии. Их приручали и использовали для охоты. «Пардус» – латинизированное произношение. Скорее всего, название дано кораблю после одного из походов на Византию.
Когда воины Гюльви сшиблись с халогаландцами в отчаянной схватке, русы помогли им, зайдя с другой стороны. Но неясно, как поведут они себя теперь. Ведь у Ольбарда семь кораблей и пять сотен воинов. У Хагена – едва ли наберется триста хирдманов…
– Эй! Сорвиголова! Ты ли это? – Слова были произнесены на языке норманнов с сильным славянским акцентом. Гюльви обернулся. К нему шел, переступая через убитых, высоченный широкоплечий воин в кольчуге и шлеме. На его левом бедре висел длинный меч в ножнах, а свою секиру он держал за топорище лезвием назад – в знак мирных намерений. Воин расстегнул подбородочный ремень и снял шлем. Длинный русый чуб, мокрый от пота, тут же растрепал ветер. – Что, не узнаешь меня? – Рус улыбнулся.
– Василько? – Гюльви невольно сделал шаг назад. – Ты же умер! Я сам видел, как…
Чубатый захохотал и протянул Гюльви ладонь, широкую, как доска.
– Я жив! Потрогай, ежели не веришь! Хотя Стурлаугова секира и вправду едва не отправила меня в Ирий. Но жена твоего хевдинга вылечила меня! Никто так не умеет лечить, как она. Неужто Хаген тебе не рассказывал?
– Нет, Василько, – сказал Сорвиголова и пожал протянутую руку, – нам было не до того.
– А ты, вижу я, уже водишь сотню! – Рус указал на хирдманов Гюльви.
– Да и ты, как я вижу, нынче не в простых воинах ходишь! – Он посмотрел на бритую голову руса. [23] Тот захохотал снова.
– А то! Хочу верить, что нашим воям не придется сражаться друг против друга…
– Это решат там, – Гюльви указал на сцепившиеся бортами «Змиулан», «Мунин» и «Рысь». – Надеюсь, они договорятся.
– Скорее бы! – Василько глянул в сторону опасно потемневшего горизонта. – Иначе мы пойдем на дно вместе с этими обломками.
Рус был прав. Ветер снова усилился. Волны выросли и оделись пенными гребнями. Корабли нещадно болтало, и палуба шнеккера предательски трещала под ногами. Море стремительно темнело. Верхушки водяных валов опасно заострились. Окоем придвинулся, обозначившись четкой цепью острых гребней, с которых ветер рвал белую пену. «Пора бы уходить», – подумал Гюльви. И тут прозвучал рог…
23
Только вожди брили головы, оставляя на темени пук волос, именуемый чубом, а нынче – на Украине – оселедцем.