Выборг. Рай
Шрифт:
Люди давно вышли за границы своего обитания в социальной принадлежности. Люди – как чайки, и они, как чайки, всеядны. Утрачено слово «репутация». Размыто понятие чести, трепетное отношение к сообществу по профессии, и даже корпоративная солидарность стала только сочетанием слов. Лишь на Кавказе еще сохранилось уважение к клану, и то это скорее древний племенной анахронизм. Кто-нибудь с экрана телевизора или в газетной заметке произносит слово «порядочность»?
Этот генерал ФСБ много знает того, что не знает почти никто. Он готовился. Они готовились. Значит, сейчас может произойти что-то, что сломает, а в лучшем случае перевернет его жизнь. Но разве он был не прав? Разве не понимал, что никто, кроме него, не войдет в камеру с озверевшими людьми, потому как никто не может, кроме него, простым, но эффективным насилием пресечь другое насилие, не привлекая внимания всей этой тугодумной следственно-судебной машины. Машины, которая в любую минуту может
Что ж, послушаем этого молодого генерала. Совсем еще юноша – понятно, что блатной сынок, а другого и не послали бы. Видно, скользкая тема. Даже забавно, что нужно Москве от провинциального полковника, затерявшегося на границе империи, насквозь провонявшего запахом тюрьмы, который так ненавистен его молодой жене, единственному человеку, ради которого ему все еще хочется жить. А так бы… Так бы давно ушел, благо государство любит своих тюремщиков в отставке, как и любило во все времена, и дарует им раннюю пенсию, как капитанам подводных лодок. И молодые здоровенные мужики маются в различных охранах, отупело разглядывая идущую мимо жизнь круглыми от беспросветного пьянства глазами, словно сонные рыбы в аквариуме. Да нет. Вряд ли. Умер бы от скуки и алкоголя, и жена бы не сдержала, и любимый сын, который тревожить стал в последнее время.
После того случая, когда он раскидал всю эту банду, что пыталась его обидеть, что-то произошло. Да он догадывается что. Он часть его авторитета приобрел. Приобрел незаконно, если это слово употребимо в той среде. А он, сын, этого не понимает. И совершенно не нужно, чтобы он туда погружался. Да что значит не нужно? Это смертельно опасно. И для него. И для всей семьи. И, кончено, для него, Виктора Константиновича Могилевца, все еще начальника Выборгского следственного изолятора, важного подразделения в системе ФСИН государства Россия.
– То есть вы предлагаете мне роль палача?
– Виктор Константинович, вы лучше меня знаете, что в нашем царстве-государстве дефицита в этой профессии не было никогда. У российского народа есть интересная игрушка. Матрешка называется. Никогда не задумывались, почему это русские придумали такую куклу? Вот красивая девушка. Раз. А там еще одна. А внутри еще, но несколько другая. Говорят, в старину они делали их разными, лицом не повторялись. То есть внутри мог быть спрятан монстр. Ну или черт, как говорили раньше. Или со значением был подарок. То есть одариваемый с замиранием сердца вскрывал деревянную куклу. А что там внутри? Так изменчива и неоднозначна наша русская жизнь. Или, как сейчас принято говорить, Русский мир. И мы с вами, Виктор Константинович, ничего с этим поделать не можем. Если вы патриот, а мы, я и те, кто меня послал для разговора с вами, уверены в этом, вы с нами согласитесь. Мы стоим на страже этого мира. Мы его охранители. И если он погибнет, погибнем и мы с вами. Наши дети, жены, дети наших детей. Не будет ничего. А если не будет России, зачем тогда нам такой мир? Так сказал наш верховный, и я с ним абсолютно согласен.
– Красиво сказано. Но вы предлагаете мне грязную работу, и я, во-первых, не понимаю, почему это должен делать я? А во вторых, не понимаю, почему все нельзя сделать проще и быстрее.
– Элементарная утечка информации. Ее нельзя избежать. Сколько перебежчиков. Вы по газетам два десятка знаете. А я скажу вам: гораздо, гораздо больше. Я же говорю: Русский мир. И враги никуда не делись. Как поганки в лесу. Все грибники их сбивают ногами, не могут удержаться. А на утро придешь на то же место – там их опять едва ли не больше. Тут надо еще поглубже разобраться в словах Сталина. Вы грибы собираете? Нет? А я люблю. Хотя вроде не старик еще, а люблю грибы собирать. Как и рыбу ловить. Вот охоту – нет. Ненавижу. В армии мы однажды с сослуживцами на учениях валежник собирали и наткнулись на лося, зверь ногу сломал, так солдаты ему горло штык-ножом перепилили. Я вот как увижу у кого чучело или голову звериную на стене, ничего с собой поделать не могу Для меня этот человек не существует. Однажды приехали по делу к этому Ястребу Женскому. Ну, знаете. Так я развернулся и уехал. Выговор потом получил, даже несоответствием пугали. Но я твердо сказал. Ненавижу убийц животных. Брежнева вот презирал. А по сайгакам сам инициировал расследование и в группу напросился. Они с вертолета стреляли и половину животных просто бросали, твари. Но ответили. Я до конца пошел, даже когда местные князьки стали самому жаловаться. Полетели с должностей – жаль, нельзя было в ваше богоугодное заведение упечь. Я вам про матрешку не зря. Мы должны его казнить. Так требуют люди. И эти люди – очень важные винтики в нашем государственном механизме. Если этого не произойдет, эти люди, как говорят японцы, потеряют лицо, по нашему – утратят честь, легитимность, а значит, уважение или, если хотите, сакральность. А это приведет нас к тому, что выпадут из механизма государства
– В покере не бывает козырей.
– Я поеду сейчас. Мне нужно вернуться в Ленинград – Петербург побыстрее. Вас машина охраны довезет. Жду от вас звонка. Да и еще. Вот диск. Купите водки. Запритесь в комнате один и посмотрите, что делала эта сволочь. Многое, если не все, в голове у вас сложится в правильную картинку калейдоскопа, и вы нам поможете. А пистолет от президента… Я подумаю, может быть, и получится.
Он сидел в машине на перекрестке. От трассы Выборг – Каменногорск грунтовая дорога уходила в лес. Прапорщик Николай, единственный человек, которому он полностью доверял, выпросил машину у тестя. Не очень большая конспирация, но все же.
Они прибыли вовремя. Тюремный фургон был обычный – стандартная машина для перевозки заключенных. Из кабины выпрыгнули двое, один с автоматом другой без. На пятнистых комбинезонах не было погон и знаков отличия. Один подошел к ним, кивнул и молча протянул ключи без слов приветствия. Затем они сели в гражданский автомобиль «Тойота-Карина», который подъехал следом. Так все сидели и молча ждали чего-то. Наконец тот, что с автоматом, вышел из легковушки и вновь подошел к ним.
– Вы можете ехать, мы тоже сейчас уедем, а вы верните фургон сюда же. На это же место. Мы потом заберем.
За руль фургона сел Николай. Он же – за руль «тойоты». Прежде чем тронуться с места, он оглянулся на шоссе. Машина сопровождения с военными уже уехала.
Они проехали по ухабам с километр. Остановились. Николай вышел из кабины, в левой руке зажал табельный пистолет, в правой – фотоаппарат. Виктор пошел вслед за ним, подошел к фургону, достал из кармана ключи и открыл замок задней двери.
– Выходи, – коротко бросил в темноту.
Внутри фургона задвигался силуэт человека, затем заключенный появился на свет, он мигал от перемены освещения и щурился.
Виктор увидел лицо, растиражированное всеми информационными агентствами мира. Известный террорист смотрел на него без эмоций, словно ничего необычного не происходило. Его лицо было невзрачным и некрасивым. Глубокий шрам рассекал его на две половины, и они, словно каждая сама по себе, жили отдельной жизнью. Правая будто улыбалась, левая хмурилась и слегка удивлялась.
Виктор Константинович Могилевец, полковник службы исполнения наказания, ударил без замаха, сильно и точно, в подбородок жертве. Небольшого роста и хрупкого телосложения человек в мгновение превратился в какую-то однородную субстанцию, состоящую из перемешанных частей тела и частей одежды. Так меняется кукла-арлекин, когда ее снимают с веревок. Палач прислушался к тому, что происходит внутри него. Но не происходило ничего. Все произошло вчера, во время просмотра жутких кадров, которые никогда не увидят люди и которые они и не должны были видеть.
Архитектор
Он любил этот город, как можно любить живое существо. Разговаривал с ним, чаще во сне. И город отвечал. Немногословно, но отвечал. Поутру он мучительно пытался вспомнить эти ответы, хотя бы несколько слов, но его усилия были напрасны. Запоминались только интонации. Чаще горькие, печальные, реже светлые, добрые.
Ничего образнее, чем душа города, в голову не приходило. Ну, пусть будет душа, какая разница. Постепенно, год за годом, между ними крепла незримая связь. Чаще всего город предупреждал о беде. Не прямо, образно.