Вычислить и обезвредить
Шрифт:
— Какое отечество вы имеете в виду? — спросил я, поднимаясь с кресла. — Тут ведь так легко запутаться… и мне, и вам.
— Я уже оценил ваше чувство юмора, не тревожьтесь. Аннет — француженка. Кстати, если вы захотите приятно провести ночь…
— То отключу телефон и приму таблетку снотворного, — отрезал я. — Я не поклонник любительских порнофильмов.
— С чего вы взяли, что вашу встречу с Аннет будут снимать? — искренне изумился мой собеседник.
Так искренне, что я тут же понял: да, будут. И встреча в аэропорту тоже снималась. Нетрудно догадаться для кого предназначался этот сюжет.
— Что передать Мари? —
Я чуть было не врезал ему по челюсти, но вовремя сдержался.
— Передайте привет от графа де ла Фер, — ответил я ему. — От благородного Атоса.
Возможно, он решил, что я слегка свихнулся на почве всего пережитого. Так или иначе, комментировать мое экзотическое послание он не стал, пожал плечами и вышел. Через несколько минут появилась блистательная Аннет и предложила мне ехать в гостиницу. С этой девицей я вообще не стал ни о чем разговаривать, несмотря на её неоднократные и настойчивые попытки завести беседу, и с облегчением вздохнул, оставшись, наконец, один в стандартном номере отеля средней руки в центре Нью-Йорка.
Через неделю, снабженный самыми подробными инструкциями от моего «друга» с русским акцентом, я вылетел обратно в Брюссель. Из всей этой кошмарной поездки в Новый Свет мне навсегда запомнилась только одна непродолжительная встреча — в задней комнате какого-то ресторана, куда меня привезли, соблюдая совершенно немыслимые предосторожности. Там я имел честь побеседовать с типом, от одного взгляда которого у меня — человека, прямо скажем, не робкого десятка, — по спине пробегал холодок страха. У него были глаза убийцы, и эти глаза он прятал за массивными очками с темными стеклами. Два раза во время нашей встречи — в середине её и в начале — он снимал очки.
— Вашей… скажем, невесте, ничего не угрожает и не будет угрожать при любом исходе вашего задания. Главное, вы согласились его выполнять. А вот малейшее ваше колебание будет стоить — нет, не вам, ей! — жизни. Причем умирать она будет так, что лучше вам не знать подробностей.
— Где гарантии того, что с Мари ничего не случится, если я попаду в руки КГБ? — осведомился я.
Если честно, остальное меня не интересовало абсолютно.
— Если вы попадете в руки КГБ, то Мари нам будет просто необходима. Именно она станет добиваться вашего освобождения из коммунистических застенков. Женщина, желающая спасти своего возлюбленного, способна сотворить чудеса. Но желаю вам попасть в руки КГБ только в случае удачного выполнения задания. Если вас схватят раньше или вы промахнетесь…
Вот тут он в первый раз снял очки. И я понял, что не имею права ни провалиться, ни промахнуться, даже по нелепой случайности. Глаз с таким выражением я не видел никогда в жизни, хотя сильных впечатлений в ней было более чем достаточно, и не хотел бы ещё раз увидеть. Думаю, во взгляде изготовившейся к последнему броску кобры бывает больше тепла и участия. Я во всяком случае предпочел бы впредь иметь дело с ней, нежели с этим человеком. Правда, моего мнения на этот счет никто не спрашивал.
Но вот орудие убийства меня, если честно, удивило. Из такого приспособления мне стрелять ещё не приходилось. Оставалось надеяться на то, что после соответствующих тренировок все будет нормально. Впрочем, как любила говорить моя прабабушка, царствие ей небесное: «На бога надейся, а сам не плошай».
— Ваша невеста просила передать вам привет, — заметил мой собеседник, собираясь уходить. — Видеосюжет вам покажут в Брюсселе, наберитесь терпения. Кстати, она, кажется, не слишком хорошо поняла ваше послание к ней.
— Почему вы так решили?
— Потому, что она попросила достать ей «Трех мушкетеров». Наверное, чтобы освежить память. Женщины так быстро все забывают, согласитесь, старина. Но вы-то все запомнили?
И он снова одарил меня взглядом без очков, от которого я не сразу пришел в себя. Лишь спустя несколько минут до меня дошло то, что он мне сказал напоследок. Значит, Мари поняла все правильно и теперь будет терпеливо ждать. Знать бы только, сколько времени ей на это понадобится.
Я не удивился, когда шеф в Брюсселе сообщил мне, что я должен аккредитоваться на встречу советского и американского президентов в Москве. Более того, я этого ждал. Страх и беспокойство покинули меня, осталась лишь какая-то обреченная опустошенность. В голове без конца крутилась одна и та же фраза — последняя фраза Мари, которую она произнесла, когда её снимали для очередного видеосюжета, предназначенного мне.
— Мечтать ли вместе, спать ли вместе — плакать всегда в одиночку.
Первый раз я не понял, что именно она хотела этим сказать. И не мог вспомнить, откуда эта фраза.
Не могла же она сама её придумать!
Глава 10. «Кокетка, ветреный ребенок…»
На новом месте работы я на собственной шкуре немедленно испытала справедливость бессмертного изречения Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…» Нет, относились ко мне внимательно, но так, что я то и дело ловила себя на желании оглянуться — не стоит ли кто за моей спиной? К такому вниманию по отношению к моей скромной персоне я не привыкла. И, если честно, привыкать не собиралась. Хотя бы потому, что новые коллеги меня элементарно игнорировали. Вежливо, корректно, но — игнорировали. А чего бы я хотела с таким блатом?
Естественно, при мне не рассказывали никаких анекдотов, кроме тривиального «вернулся муж из командировки». Естественно, со мной никто не садился за один столик в местном кафетерии. Естественно, на летучках мои работы не обсуждались, а просто принимались, как неизбежное зло — в лучшем случае. Потому что хвалить меня, даже за дело, явно никто не собирался. В общем, понятно: получится, что ко мне вроде бы подлизываются, а в редакции, судя по всему, люди подобрались гордые. И все-таки порой было обидно.
Иногда я задавалась тоскливым вопросом: «А оно мне надо?» Я, конечно, не самый компанейский человек в мире и одиночество меня в принципе не тяготит, но всему же есть разумные пределы! И если человек заслуживает похвалы, его надо хвалить, иначе может развиться стойкий комплекс неполноценности, с которым у меня и до этого все было в порядке. А если человек с работой не справляется — его нужно критиковать по-товарищески. Но вот так игнорировать…
Я попыталась поделиться своими душевными переживаниями с Владимиром Николаевичем, но понимания не встретила. То ли потому, что он, как всегда, был смертельно уставшим и слушал мое «журчание» постольку поскольку, то ли для него это не представляло вообще никакого интереса — мои нездоровые отношения со здоровым коллективом. Типа: перемелется, мука будет, или бессмертное «не бери в голову, мозги помнешь».