Выдумки чистой воды

Грушко Елена Арсеньевна

От его темного стылого взора застыл и Водяной. Хриплогласый взял гитару под мышку и ушел.

Водяной посмотрел на пыльную лампочку и увидел в ее серединке дрожащую, белую от усталости спираль. Зарябило в глазах, он зажмурился, слушая сумятицу слов:

– ... мировой... а вы... илы! Свой кар... вый дирек... рак! Все ду... Кроме нас... изм!.. соны прокля... Что, где, ког... А он ему: товаришч!.. илы... ильство... Пам... Но вчера!.. Продались, су... Народ?!. изм!.. ство...

Водяной уснул.

*

Сон его был быстр и страшен, словно наш герой нечаянно вбежал в чужую жизнь и тут же, ужаснувшись, из нее выскочил.

Ему

снилось, что он - медведь, превращенный в человека, но превращенный не каким-нибудь чародейством, а как бы во врачебном кабинете, где с него была содрана шкура, его кости подпрямлены, осанка выровнена, лицо облагорожено. При этом Водяной знал, что где-то рядом превращают в человека другого медведя. Наконец он был одет в человеческое платье и отпущен на свободное житье. Житья во сне он не помнил. Он только ощущал, как в этом житье постепенно каменеет его гибкое лицо, деревенеет стройное тело, и вот, на непослушных ногах, он вернулся к врачам и, еле двигая костенеющими губами, взмолился вернуть ему прежний, звериный облик, ощущая, как неподвижность все крепче сковывает его. Странно, услышал он ответ, тот, другой, только что пришел в больницу с такой же просьбой!..

Водяной пробудился. Он сидел скорчившись, уткнувшись в жесткую спинку дивана, и с трудом мог разогнуть замлевшую шею. Губы и наяву еще какое-то время продолжали быть одеревеневшими.

Он осмотрелся. Людей в комнате сделалось еще больше! Беленькая девочка все строила свой теремок, сосредоточенно шевеля губами. Рядом с ней сидела Печальная и тихонько смахивала слезы.

Слова и дым оплели комнату сквозным прядевом, а рядом с собой, на диване, увидел Водяной тоненькую, чернобровую, с длинными, к вискам, черными глазами и косой черной челкой. Черноглазая отгоняла дым, звеня браслетами, и разговаривала с каким-то разомлевшим, и из этого разговора Водяной наконец-то понял, что в гробу лежит тот самый человек, который сегодня в его глазах свалился с мраморного саркофага на площади. Узнав, что лишается всех почестей, несчастный предпочел сам сойти со своего жизненного пути, чтобы спасти карьеру сына, а главное - уйти от укоров внука.

– Что же они теперь будут делать?
– спросил Водяной Черноглазку.

Она закурила.

– И вы тоже задаете вопросы?
– усмехнулась краешком губ.

– Что?

– Вот именно. Что? Что делать? Кем стать? Послушайте только!

Водяной послушал. Из мутных глаз, из влажных ртов и впрямь лилось одно и то же:

– Кто виноват?.. общество... илы... исты... Па!.. Куда идти?.. вперед!.. назад!.. Когда же придет настоящий день?..

– О, не могу, не могу!
– сдавленно выкрикнула вдруг Черноглазка, уткнув растрепавшуюся голову в тонкие руки.
– Не могу больше это слушать! Вселенский треп! Двадцать, двадцать пять лет друг друга спрашиваем, где выход!

Водяной посмотрел, где выход. Дверь была близко. Ему захотелось взять Черноглазку за серебряный звон браслетов и вывести в эту дверь, и найти овраг с источником...

А она опять мерцала на него глазами и тихо выпускала дымок слов:

– Мы свое время проговорили. Зато души сберегли. Нет, не все. Некоторые продались желудку. Теперь они заядлые срамословцы куда ветер дует. А мы самосохранились. А что дальше? Мы так тихо говорим, себе под нос. Страшно далеки мы от народа! Свои голоса пропели, прокурили...

И она негромко, хрипловато, но в то же время мягко, мягко - так, что у Водяного задрожало в горле!
– вдруг пропела:

Заезжий музыкант целуется с трубою,

Пассажи по утрам так просто, ни о чем.

Он любит не тебя, опомнись, бог с тобою,

Прижмись ко мне плечом, прижмись ко мне плечом!..

Беленькая девочка подняла лицо.

Й-й-ймщик, не гони лошад-дей!..

– взревел в углу изморщиненный человек, и ему тоненько подвыли:

Мне-а малым мало спало-ось,

Ох да во сне привидело-ось...

Печальная всхлипнула:

На Муромской доро-ожке

Стояли три сосны...

– и схватилась за сердце:

– Жалко, Господи! Как всех жалко!..

– Чего за-вы-ли!
– крикнул мрачноликий. Он еще больше стемнился.
– Зовите Соловья! Пусть он споет! Они, молодые, знаете, как? Молотом тяжелым!..

В комнату втолкнули насупленного юношу, и Водяной узнал Соловья-Разбойника. На его послушный посвист, толкаясь, задевая всех крылами, ввалились Четыре Брата-Ветры. Сперва они стеснялись, забились по углам, но изморщиненный щедро налил им из огромной, в половину его роста, бутыли, где сладко пенилась какая-то гнилая ягода, и Ветры разом ошалели, пошли бушевать, толкаться, рвать друг у друга перья из крыл... Один толкнул другого так, что тот ввалился в книжный шкаф. Звон! Брызги осколков! Ветер жалобно завыл, вздымая окровавленное крыло. Соловей засвистал, закрыв глаза, не утирая слез.

– За такое полагается в три места, - укоризненно провозгласил кто-то в гуще шабашного сборища.
– В харю, в спину и в двери.

– Да ладно, мужики. Хрен с ним, стеклом. Было бы здоровье, остальное за деньги купим, - гудел мрачноликий.
– Тесно же, ступить негде, а тут этот ящик!
– Он злобно стукнул кулаком по гробу: - А ну, несите его вон! Разлегся тут. На балкон, что ли? Чтоб не мешался. А ну, раз-два, взяли!..

Гроб с натугой подняли, потащили. Взвизгнул Соловей-Разбойник, заголосила Печальная. Черноглазка прижала ладонь к щеке... Водяной схватил ее за звенящее запястье и, не зная зачем, повлек за собой из комнаты. Беленькая девочка нагнулась над своими домами, прикрывая их.

*

Сквозь людей Водяной и Черноглазка куда-то побежали, где было пусто, и она прихлопнула дверь.

– Ой, не могу! Надоели, трепачи! Душно.

Она расстегнула пуговку на груди, и Водяного словно ударило по глазам. Чистый, чистый блеск алмазный, вот он, рядом!

Не зная, что делать теперь, протянул куда-то руки, и пальцы легли ей на плечи.

Черные глаза так сияли, что слезы прошибли Водяного.

– Ну что ты, - сказала она.
– Ну что ты!

Он всхлипнул, не зная, что говорить, не помня себя, чувствуя, что сейчас разольется морем нежности.

Она опустила голову, закрыла руками лицо, а показалось - всю себя.

Тянул, тянул ее к себе, а она упруго гнулась, противилась, и вдруг как-то сразу сникла, сдалась, заблистала в его руках.

– Я тебя люблю!
– вспомнил Водяной заветные, недавно подсказанные кем-то неведомым слова, и взмолился, утыкаясь губами в ее струной натянувшуюся шею: - Я тебя люблю!

Она что-то слабо прошелестела. Его сердце вылилось в слезах, струилось меж ее грудей! А она то сторожилась, то оплетала его своим алмазно-чистым телом.