Выдумщик (Сочинитель-2)
Шрифт:
— Красиво… Блин, красиво-то как! — не выдержал Андрей, и Катерина охотно его поддержала:
— Да, я тоже налюбоваться не могу… И знаешь, мне так обидно за Питер иногда здесь становится… Ведь если наш город умыть, причесать, «макияж» правильно нанести — он бы просто с ума сводил… Здесь люди умеют беречь красоту, а у нас… У нас ее словно боятся. На словах — восхищаются, а сами боятся… Андрей грустно кивнул — медленное разрушение Петербурга он рассматривал чуть ли не как свою личную проблему… Ну, виданное ли дело — красивейший город Европы, а со стен дворцов штукатурка кусками на головы прохожих падает, дороги (даже в центре!) такие, какие только после уличных боев остаются.
Стараясь уйти от не самой веселой темы, Обнорский вдруг спросил Катю:
— Слушай, а ты Карлсона здесь не видела? Он, по-моему, где-то
— Это который на крыше живет? — засмеялась Катерина. — Нет, не видела еще… Говорят, он где-то в районе Вазастана летает… Знаешь, а, между прочим, шведы очень удивляются, когда узнают про популярность Карлсона в России… Здесь, в Швеции, вроде бы гораздо больше любят других героев Астрид Линдгрен — Пеппи Длинный Чулок и Эмиля…
Серегин пожал плечами: — А чего они, собственно, удивляются — у Карлсона характер абсолютно русский… Этот пацан с пропеллером строго по «понятиям» всегда поступал: «разводил» всех подряд — и Малыша, и его родителей, и Фрекен Бок… Опять же — халяву парень обожал, а когда «жареным пахло», сразу улетал… Как же его не любить?
Перешучиваясь таким образом, они дошагали до Катиного дома, поднялись на третий этаж в маленьком круглом лифте и вошли в квартиру. Андрей помог Кате снять пальто, скинул свою куртку и вдруг хлопнул себя по лбу:
— Елки зеленые! Что мы сделать-то сразу совсем забыли?!
— Что? — не поняла Катерина и встревожено посмотрела на Андрея расширившимися зелеными глазищами. — Что забыли сделать?
— Ну, как что? — с досадой махнул рукой Обнорский и шагнул к Кате. — Поцеловаться при встрече…
Она растерянно открыла рот, но сказать ничего не успела — Серегин ловко и быстро схватил ее за талию, притиснул к себе и залепил такой поцелуй, что… Хороший, в общем, получился поцелуй.
Не ожидавшая такого изощренного коварства Катя (расслабившаяся после милых детских разговоров о Карлсоне), сначала охнула, потом обмякла в руках Обнорского на несколько мгновений, потом опомнилась и начала вырываться. Когда ей это частично удалось, она сказала, задыхаясь:
— Пусти! Пусти… Ты… Ты что делаешь? Ты же обещал!
Андрей продолжал держать ее за талию и смотрел на упиравшуюся ему в грудь локтями Катерину честными и чистыми глазами:
— А ты поверила? Мне — журналюге?! Какая трагическая ошибка, Бог ты мой! И, кстати, я что обещал? Что буду вести себя хорошо… Так? А кто сказал, что я веду себя плохо?
— Я говорю, я! — Катя забавно пыхтела, но полностью освободиться от захвата Обнорского (в далеком прошлом мастера спорта по дзюдо) у нее никак не получалось. Наконец, отчаявшись, она перестала барахтаться и сказала уже абсолютно серьезно: — Пусти! Ты не понял, что там, в ресторане, я говорила абсолютно серьезно? Есть же, в конце концов, какие-то святые вещи!
— Есть, — согласился Серегин и разжал руки. С лица его мгновенно сошло блудливо-раздолбайское выражение — словно волной его смыло. Андрей жестко усмехнулся: — Конечно, я понял, что ты говорила в ресторане абсолютно серьезно… Я, кстати, тебя не перебивал, внимательно слушал. А теперь послушай и ты меня, я тоже хочу серьезно высказаться — в том числе и насчет святых вещей!
Обнорский тона не повышал, говорил глухо, но с каждым словом его голос словно густел, наливался силой:
— Ты напрасно считаешь, что мне неведомы горе и горечь утрат! И я очень хорошо знаю, что такое боль и скорбь по тем, кто ушел и кто был дорог. Поэтому я никогда — слышишь! — никогда даже представить себе не мог, как глумиться над чужим горем, оскорблять память чужих мертвецов. Слишком мне дорога память о моих… Вот только в юродство и кликушество впадать не надо, не надо самоистязаниями заниматься! Мертвым это не поможет… Живые обязаны продолжать жить и хранить память — только она не должна перерастать в постоянную скорбь, иначе и с самой памятью может что-то случиться… Это как с излишней скромностью — от нее всего один только шаг до греха гордыни: уж такой я хороший, уж такой скромный, сам на себя налюбоваться не могу! Олег и Серега… Они погибли, как мужчины, в бою, защищая друг друга и тебя — женщину, которая была им очень дорога… Не каждому выпадает такая достойная смерть — и вранье это, что мертвым все равно, как они умерли… Умереть можно по-человечески, а можно и по-скотски… Те, которые по-скотски уходят, они и после смерти
Катя неотрывно смотрела в горящие глаза Обнорского, они словно гипнотизировали ее… Когда Андрей замолчал и полез в карман за сигаретами, она глубоко вздохнула и подрагивающим голосом спросила:
— А ты уверен в том, что ты — нормальный? Не слишком ли ты о себе высокого мнения?
Глаза у Андрея помягчели, потеплели, заискрились лукавинкой:
— Ну, я, конечно, не эталон, но и не самый конченый урод, это уж точно… А у нас в России многие приличные бабы с та-акими «отморозками» живут, по сравнению с которыми я вполне даже ничего… Хотя, конечно, на вкус и цвет — товарищей нет…
— Вот именно! — ядовито заметила Катерина и не очень убедительно добавила: — Может быть, ты как раз не в моем вкусе?
— Ничего, — сказал Обнорский, шагнув к ней и осторожно, медленно и бережно, обняв за талию. — Стерпится-слюбится…
Андрей начал тихонько целовать ее лицо — Катя заторможено уворачивалась, но локтями в грудь уже не упиралась… Когда губы Обнорского нашли ее рот, Катерина вздрогнула, запрокинула лицо и неуверенно, словно боясь саму себя, ответила ему на поцелуй… Серегина заколотило — и она, почувствовав его дрожь, осторожно погладила его рукой по затылку… Постепенно их поцелуи становились все крепче и крепче, они оба уже задыхались, но оторваться друг от друга не могли… Андрей начал онемевшими пальцами расстегивать пуговицы на Катиной блузке — она застонала и сделала последнюю попытку остановиться:
— Подожди, подожди… Ну, не надо, ну, пожалуйста… Это все-таки нехорошо, я не могу… так сразу… я… Я себе не прощу… Андрей… А… а…
— А… ты и не виновата, — прерывающимся шепотом нес какую-то ахинею Обнорский. — Это же не ты, это я, грязная и наглая скотина, тебя совратил… Ты-то была против… Так и грех на мне будет, а ты — честно отбивалась, как могла… Ой, елки зеленые…
Он уже не мог больше сдерживаться и начал быстро стаскивать с нее одежду, что-то невнятно урча. Когда снимать с Кати больше было нечего, Андрей принялся за себя — одной рукой он гладил Катерину по животу и грудям, одновременно целуя ее шею, а другой — терзал пряжку ремня в своих джинсах.
Если кто-то до сих пор не пробовал раздеваться с помощью одной только левой руки (в то время, как правая занята другими, не менее важными делами) — то стоит исправить это досадное упущение и приобрести интересный личный опыт, который подтвердит, что падение запутавшегося в собственных штанах Обнорского на пол было скорее закономерностью, нежели случайностью…
Катя, само собой, упала на Андрея сверху, потому что в момент начала «сваливания на левое крыло» он как раз гладил ее по спине… Хорошо, что Серегин когда-то дзюдо занимался, и поэтому, падая, автоматически подстраховался. Ну и ковер, конечно, выручил — точнее не ковер, а напольное покрытие: хотя и было оно, честно говоря, не из самых мягких… Все качественные характеристики этого покрытия Катерина и Андрей смогли исследовать довольно подробно, потому что с пола не вставали долго… Потеряв разум, они вытворяли посреди комнаты такое, что и описать-то это представляется делом довольно затруднительным… Но в том, как они ласкали друг друга, не было никакого паскудства или грязи — красиво все это у них получалось, одним словом, душевно…