Выход есть! Как быть, если не хочется жить

Хасьминский Михаил Игоревич

История одного самоубийства глазами близких людей

И стория описанного здесь куска моей жизни рас­сказана спонтанно, с пробелами, ибо я не пом­ню в силу обстоятельств четко, как складывались собы­тия тех дней.

Это было 12 лет назад. Был жаркий июньский день. Не так давно я сдала первую сессию, оставив на осень кучу "хвостов", из-за которых очень переживала. Пом­ню, моя подруга еще часто утешала меня: "Да не пере­живай ты так. У тебя же все в семье живы, здоровы — это самое главное!"...

В тот день я, как обычно, вышла на работу на кафедру. Даже не знаю, зачем. И не нужно было, по сути, выхо­дить. Но решила "залатать дыры", чтобы не оставлять долги на лето.

За день до этого у нас в семье случился скандал, после которого брат

ушел к отцу, жившему на тот момент от­дельно от нас.

Весь рабочий день я не могла отделаться от навязчи­вой мысли позвонить брату, чтобы позвать его к себе на работу или даже поехать к нему. Тянуло душу сильно, как магнитом. Помню, я даже разозлилась на себя за это. Даже не знаю почему, но решила не ехать к нему, а про­сто позвонить вечером... Сразу скажу, что были мы с ним единым целым — он на год младше меня, и все трудности и горести мы делили поровну. Только в год моего посту­пления в университет мы несколько отдалились друг от друга — я была опьянена фактом поступления и появле­нием большого количества друзей...

Вечером того же дня я поспешила домой.

Поспешила, чтобы, зайдя в квартиру, узнать новое-которая убила всю нашу семью, нашу жизнь и ее смысл, нашу радость быть всем вместе — мой брат покончил с собой.

Прошел где-то час после моего возвращения домой, как мне позвонил отец. Я только услышала его голос, и мое сердце заколотилось. Я все поняла без слов. Отец вы­давил еле слышно: "Мариша, Андрюши больше нет. Он повесился..."

Трубка выпала у меня из рук, я обмякла и опустилась мешком на пол. Внутри все сжалось. Я долго не могла осознать случившееся, ведь еще вчера мы с братом го­ворили, строили какие-то планы, хотели вместе поехать отдыхать... А сегодня ЕГО НЕТ! Слова не могут передать эту боль.

Я с ужасом ждала возвращения мамы, решив быть с ней. Уйдя в нашу общую с братом комнату и закрыв дверь, я рыдала, разговаривала с братом, билась головой о стену и не чувствовала боли. Теперь стало понятно, по­чему меня так тянуло весь день к нему...

Когда пришла мама, я открыла ей дверь, она увиде­ла меня, взъерошенную и опухшую от слез... И сразу все поняла. Даже не знаю как. Она, упав на пол, за­кричала: "Не-е-е-ет!" На наши причитания выбежала моя младшая сестренка. Я тогда думала, что маленькие ничего не понимают, но эта новость ввела ее в оцепе­нение, глаза стали стеклянными, потерянными и пол­ными ужаса. Она не плакала. Просто не могла сказать ни слова.

Мама нашла в себе силы позвонить отцу. Он не мог говорить, так как приехали милиция и скорая помощь. чтобы сделать экспертизу, забрать тело, погрузив его в черный мешок. Мне это казалось жутким: мой родной, самый близкий человек — в черном мешке. Мертвый.

Я успела позвонить самой близкой подруге, попросив приехать, побыть с нами рядом некоторое время.

Мы метались из комнаты в комнату, валялись на полу от боли. Сестренка вспомнила, что днем кто-то звонил несколько раз и сопел в трубку, явно плакал. Когда она спросила, наконец: "Андрей, это ты?", на том конце бро­сили трубку. Подруга приехала достаточно быстро и не одна — с мамой. Безусловно, они ничем не могли нам помочь. Они просто сели с нами рядом и слушали, слушали, слу­шали, плача вместе с нами. А мы говорили и говорили, прерываясь рыданиями. Далеко за полночь они уехали. Это был жуткий момент — остаться один на один с горем. Мы с мамой вроде бы и вместе, но для каждого потеря своя: для меня — брата, для нее — сына. Эта боль отни­мает все силы, приковывает к постели, и сверлит, свер­лит, сверлит тебя. Мне реально казалось, что меня режут по-садистки, снимают с живой кожу, до такой степени сильной была боль. И она была не только на уровне ду­шевном. Это была невыносимая физическая боль. Пом­ню, у меня отнимались руки и ноги. Я не могла встать с постели.

Помню, на следующий день друзья брата обзвонились ему: все одновременно захотели его видеть. Но мне так не верилось, что он умер, что я придумывала тысячу причин, объясняя, почему он не может говорить и где он сейчас, пытаясь не разреветься в трубку. Помню, я реши­ла говорить с ними о брате как о живом, думая, что тогда и для меня он будет жив. Шли дни, а друзья все продол­жали звонить. А я продолжала придумывать причины от­сутствия брата...

И, конечно же, пришел однажды момент, когда мы с мамой не выдержали. Мы пошли за водкой, чтобы уйти от ужасной действительности и разрывающей боли.

Я никогда не позволяла себе больше бокала вина и то по праздникам. Но тут просто не могла справиться с бо­лью. Мы начали пить каждый день. Я не приходила в сознание, мне кажется, месяц. Полмесяца точно вообще не ела — только пила. Водку. Рядом с моей и маминой кроватью стояли батареи бутылок. Как только мы слегка приходили в сознание — выпивали из горла так, чтобпотерять сознание, потерять ощущение действительности и уходили опять в забытье. Боль если не отступала, то не разрывала на части. Я помню, что лежала на кровати, свернувшись калачиком — так было менее больно.

Что для меня по сей день является непонятным... Мне сложно в это поверить. Возможно, кто-то и объяснит это явление, я даже догадываюсь как. Но до того как мы с ма­мой ушли в запой, в самые первые дни после смерти моего любимого брата я столкнулась с одним странным явлени­ем. На какой день это стало происходить, я уже не пом­ню. Но это было. И было вот что. В нашей общей с братом комнате, где стояла моя кровать, был старый паркетный пол (собственно, как и во всей квартире), который мы оба знали наизусть: в некоторых местах половицы скрипели, и в каждом месте — по-своему. Так вот в одну из ночей я проснулась от ужаса: я чувствовала, что кто-то ходит по комнате. Почему-то у меня была уверенность, что это брат. Я не видела никого. Но могла понять, где он нахо­дится, — по легкому звучанию половиц: вот он встал по­среди комнаты, сейчас остановился у окна. В один момент мне даже показалось, что кто-то как будто бы присел на мою кровать, я ощущала его рядом. Не помню уже, сколь­ко ночей я выдержала. Несмотря на мои предположения, что невидимка является моим братом, мне было очень страшно — до этого я ни с чем подобным не сталкивалась. Родители и сестра мне не верили и даже смеялись (если это можно так назвать в подобной ситуации), говорили, что это у меня с горя... В итоге я отказалась спать в своей комнате, и сестра, чтобы убедить меня в моей неправоте, согласилась со мной поменяться... В итоге она не выдер­жала и нескольких часов, сбежала к нам: она услышала и почувствовала все то же самое... Через некоторое время эти посещения прекратились.

В какой-то полудреме прошли похороны. Помню, как я лежала на гробе в автобусе "Ритуал" всю долгую дорогу, пока мы ехали на кладбище, и не хотела его отпускать. Помню, как рвалась к брату моя мама, когда фоб уже опускали в яму. Помню неморгающие, ледяные глаза се­стренки. Помню поседевшего в один день отца. Помню заострившиеся черты брата — перед тем, как опустить гроб в землю, нам дали возможность с ним попрощать­ся... Помню поминки, но в полудреме: на помощь к нам приехали родственники, они очень помогли с организа­ционной частью — мы совершенно ничего не сообража­ли, чем, кстати, очень хорошо воспользовались в похо­ронном бюро, включив нам в счет огромное количество каких-то дополнительных не предоставленных услуг. Но это мы все поняли много позже...

Это быт, пожалуй, один из первых моментов челове­ческого бессердечия, настолько поразивших меня. Вто­рой, подобного же рода, случился, когда я спешила из университета домой с денежной помощью (денег у нас на похороны не было — мы в то время жили очень бедно: финансово нам очень помог преподавательский и адми­нистративный состав). Ко мне, опухшей от слез, подошел контролер и стал вербовать проездной. В свой проездной для многодетных я забыла вписать имя и фамилию. Он придрался и стал требовать денег, угрожая милицией. Я сквозь слезы сказала, что тороплюсь на похороны бра­та, и что все имеющиеся деньги предназначены для них, и больше нет. Он, видя мое состояние, все равно вытряс столько, сколько ему было нужно. Сил спорить, качать права и ругаться у меня не было...

После всего, что случилось, моя учеба в престижном вузе, все маломальские успехи, все светлое будущее, в которое так верят подростки, для меня потеряло смысл. Я решила поехать в университет и забрать документы, моя меня жизнь была закончена. В администрации на­шего факультета почему-то всегда очень тепло относились ко мне. И в итоге мне отказали в выдаче документов, сказав приходить осенью, подумать, опомниться, успокоиться... У меня и тут не было сил настаивать. Отказали, так отказали. Я восвояси поехала домой., и по дороге встретила того самого контролера, вытрясшего из меня те деньги, в которых мы тогда так нуждались. Увидев меня, он отвернулся, даже не подошел проверить проездной. Мне показалось, он меня узнал...