Выигрыши
Шрифт:
А в это время Хорхе сыграл е4, и Персио после долгого раздумья ответил Ке7. Безжалостный Хорхе обрушил Фа1, и Персио мог ответить только Kpg4. Когда белые внезапно пошли Фg5, черные дрогнули и растерялись («Нептун, я погибаю», – подумал Персио), но удачно отступили g6. После короткой паузы Хорхе, торжествующе хмыкнув, сделал выпад Фg4 и с издевкой посмотрел на Персио. Когда последовал ответ Ке4, Хорхе ничего не оставалось, как двинуть Фс5 и объявить мат на двадцать пятом ходу.
– Бедный
– Знаменательно, – сказал доктор Рестелли, который присутствовал с начала шахматной партии. – Защита Нимцовича весьма знаменательна.
Хорхе посмотрел на него исподлобья, а Персио стал поспешно собирать фигуры. Вдали раздались приглушенные удары гонга.
– Этот ребенок выдающийся игрок, – сказал доктор Рестелли. – И я в меру моих скромных возможностей с величайшим удовольствием сыграл бы с вами, сеньор Персио, когда вам будет угодно.
– Будьте осторожны с Персио, – предупредил его Хорхе. – Он почти всегда проигрывает, но это еще ничего не значит.
Зажав в зубах сигарету, он рывком открыл дверь. В первое мгновение ему показалось, что там было два матроса, но неясный предмет в глубине помещения оказался парусиновым плащом, висевшим на вешалке. Толстобрюхий матрос колотил по ремню деревянным молотком. Голубая змея, вытатуированная на его руке, ритмично двигалась вверх и вниз.
Не прекращая стучать (и какого черта этот медведь колотил по ремню?), он смотрел на Фелипе, который затворил за собой дверь и в свою очередь уставился на матроса, не вынимая изо рта сигареты и рук из карманов своих джинсов. Так они испытующе смотрели друг на друга некоторое время. Змея подскочила в последний раз, раздался глухой удар молотка о ремень (не иначе матрос размягчает его, чтобы перетянуть свои огромный живот), и затем опустилась, замерев у края столешницы.
– Привет, – сказал Фелипе. Дым от сигареты ел глаза, и, поспешно вынув ее изо рта, он чихнул. На миг все вокруг стало мутно-расплывчатым из-за выступивших слез. Дерьмовые сигареты, и когда только он научится курить их, не вынимая изо рта.
Матрос продолжал смотреть на Фелипе с ухмылкой на толстых губах. Казалось, его забавляло, что Фелипе плачет от сигаретного дыма. Медленно, с почти женской аккуратностью он стал свертывать ремень; его огромные лапищи двигались, точно мохнатые пауки.
– Hasdala, – сказал матрос.
– Привет, – несмело повторил Фелипе, с которого уже слетела вся решимость. Он сделал шаг вперед и посмотрел на инструменты, лежавшие на рабочем столе. – Вы всегда здесь… занимаетесь этим?
– Sa, – ответил матрос, связывая свой ремень с другим, более тонким. – Присаживайся, если хочешь.
– Спасибо, – поблагодарил Фелипе, отмечая про себя, что матрос говорит с ним по-испански гораздо вразумительнее, чем днем. – Вы финны? – спросил
– Финны? С какой стати финны? У нас тут всякой твари по паре, но финнов нет.
Свет двух ламп, прикрепленных к плоскому потолку, резко бил в глаза. Сидя на краю скамьи, Фелипе чувствовал себя очень неловко, не зная, что сказать, а матрос еще старательней продолжал связывать ремни. Затем принялся убирать шила, плоскогубцы, кусачки. То и дело поднимая глаза, он смотрел на Фелипе, который чувствовал, как сигарета между его пальцами все уменьшается.
– Ты же знаешь, что нельзя приходить сюда, в это место, – сказал матрос. – Ты плохо делаешь, что приходишь.
– Ха, подумаешь, – ответил Фелипе. – А может, мне захотелось спуститься сюда, чтобы немного поболтать с вами… Там у нас, знаете, какая скучища.
– Может быть, но ты не должен приходить сюда. Теперь-то, раз пришел, оставайся. Орфа не будет долго, и никто ничего не узнает.
– Еще лучше, – сказал Фелипе, не слишком понимая, какая опасность в том, что кто-то про него узнает. Осмелев, он прислонил скамейку к стене, чтобы можно было опереться спиной, и, закинув ногу за ногу, глубоко затянулся. Ему начинало нравиться это приключение и хотелось его продолжить.
– Откровенно говоря, я пришел потолковать с вами, – сказал он. («Какого черта этот матрос мне тыкает, а я никак?…») – К чему вы развели такую таинственность?
– Никакой таинственности нет, – сказал матрос.
– А почему тогда пас не пускают на корму?
– Мне так приказали, и я исполняю. А зачем тебе туда ходить? Там ничего нет.
– Хочется посмотреть, – сказал Фелипе.
– Там ты ничего не увидишь, парень. Посиди здесь, раз уж пришел. Отсюда не пройдешь.
– Не пройду? А вот эта дверь?
– Если сунешься в эту дверь, – с улыбкой сказал матрос, – я проломлю тебе башку, как кокосовый орех. А у тебя красивая башка, не хотелось бы ломать ее, как кокосовый орех.
Он говорил медленно, выбирая слова. Фелипе сразу почувствовал, что матрос не шутит и что ему лучше оставаться на месте. В то же время ему нравилось, как держится матрос, как он улыбался, когда говорил, что проломит ему череп. Он достал пачку сигарет и предложил закурить. Матрос покачал головой.
– Это табак для женщин, – сказал он. – Вот покуришь моего, морского табачку, тогда узнаешь.
Татуированная змея исчезла в одном из карманов и возвратилась с кисетом из черной материи и книжечкой папиросной бумаги. Фелипе отрицательно мотнул головой, но матрос оторвал листок бумаги и протянул ему, а затем оторвал другой для себя.
– Я тебе покажу, и ты поймешь. Будешь делать, как я, присмотрись и делай так же. Вот так насыпается… – мохнатые пауки ловко скрутили кусочек папиросной бумаги, потом матрос провел рукой у рта, словно играя на губной гармошке, и в его пальцах оказалась настоящая сигарета.