Выпашь
Шрифт:
— Я здесь!..
Валентина Петровна схватилась рукою с бутылью за грудь. В глазах у ней потемнело.
"Господи!.." — думала она, — "ворота… ведь это… мне… мне… ворота дегтем вымазали!.. Проведали мое страшное прошлое…" Таня поставила ведро на землю. Она торопливо шептала.
— Паскудники!.. Чтоб им!.. Ишь люди!.. Тоже прозываются!.. Без греха!.. До барина бы такое-то не дошло… Наши бы как не пронюхали… На худое их взять…
И ночь не поспят, а сделают… А вот, чтобы на что хорошее
Скинув шубку, чтобы легче работать, засучив по локоть рукава, Таня ловко и умело смывала и надпись и деготь. Мутные бурые потоки текли по воротам. Не видно стало страшных слов, тряпка со скипидаром впитывала и съедала деготь и краску.
— Барыня, подержите-ка малость ведерко… Я с песком, да мылом протру, вот ничего и видно не будет… А утречком инеем как возьмет, вот никому и вдомек не будет, что тут наделали.
— Таня, а где Диди?
— Погодьте, барыня… Куда же она уйдет? Никуда она далеко не отходила. Вот все как сделаем по-хорошему, я Похилко взбужу. Пусть на коне поскачет, покличет.
Верно за зайцем каким угналась и пошла. Главное, чтобы этого никто не видал.
Она еще раз осмотрела и протерла ворота. — Кажется, чисто… Догадаться трудно.
Таня притоптала землю… Тогда стали кричать и звать Диди.
Уже светало. Исчезли лунные тени. Наступало призрачное, утреннее время, когда ни свет, ни тьма. В казарме слышался шум.
— Идемте, барыня… Нехорошо, если кто нас здесь увидит. А я сейчас Похилко с Григорием пошлю, чтобы поискали по полям… Далеко как ушла Дидишечка наша.
Осторожно, чтобы никого раньше времени не разбудить они прошли в квартиру. Таня спрятала тряпки, тщательно помыла руки.
— Так я пойду, барыня.
— Иди, Таня.
ХLIII
Валентина Петровна бездумно стояла у окна в столовой. Отсюда был виден двор, ворота, и за ними поля. Те поля, где стояла за выпашью маленькая кумирня богу полей.
Она видела, как Таня в большом платке пробежала через двор в казарму, как оттуда вышел Похилко, как прошел из квартиры Григорий и оба исчезли на конюшне.
Ей казалось, что очень много прошло времени, а не прошло и пяти минут, как они вывели поседланных коней, сели на них и протрусили за ворота.
Солнце встало. Потянулись длинные тени от казарм. Заблестела мокрая железная крыша, закурилась паром. «Отдувалы» пошли на уборку.
На дороге показались два всадника. Собака не 6ежала с ними. Валентина Петровна не могла больше дожидаться. Накинув на плечи красную шелковую курму на бараньем меху, она выбежала к воротам.
Похилко увидал ее и поскакал наметом.
Уже издали увидала Валентина Петровна, как мотались длинные тонкие лапки и безжизненно свесились бархатные ушки ее собаки. Похилко за задние ноги держал ее в руке.
— Ишь грех какой прилучился, — сказал Похилко, соскакивая с лошади подле Валентины Петровны.
Валентина Петровна приняла Диди к себе на руки. Ее поразило, что вместо мягкой и гибкой Диди — жесткая и холодная колода ее тела легла ей на руки.
— Камнем ее кто пришиб, — докладывал Похилко. — Версты полторы от казарм, прямо на дороге и лежала. Вот она и ранка. Чуть видать… Да собачка нежная…
Много ли ей и надо… И след видно… По дороге… Двое… Верьхи проехали… И капли кое-где видать… Не разберешь — кровь, или что… Красные…
Таня пришла сверху, Чао-ли, бойка повар, — все столпились около Валентины Петровны.
— А людей не видали?… — спросила Таня.
— Где же их увидишь, Татьяна Владимировна… Станут они вас дожидаться.
— На кого же вы думаете?
— Китай… Он всегда злобный… Увидал и швырнул камнем. Ему что!
— Так… здорово живешь? — сказала Таня.
— Да с чего бы… Не нарочно же… Пошутил кто.
— Спасибо, Похилко, — бледно улыбаясь, сказала Валентина Петровна и бережно, как ребенка, понесла труп Диди.
Похилко пошел за нею.
— Да вы, барыня, не убивайтесь… Я вам хорошего песика достану. Настоящего китайскаго, как у нашей генеральши… Тут я знаю на одном ханшинном заводе есть…
Черные с белым… Чудные собачки… А мордастые… страсть…
Валентина Петровна не дослушала Похилку. Она медленно поднималась по холодной каменной лестнице.
Она положила Диди в комнате Тани на тот диванчик, где собака всегда спала. Таня стояла подле. Она с грустью смотрела на Диди.
— Петербургская, — тихо сказала она.
— Что, Таня?
— Петербургская, говорю, барыня, собачка… Здесь такой нигде не достать… А уже умная была!..
— Таня!
— Что барыня?
Валентина Петровна молчала. Какая-то тяжелая, напряженная мысль точно застыла на ее лице.
— Таня… Диди подходила к Ермократу?
Таня точно сразу поняла все, что творилось на душе у Валентины Петровны.
— Да вы что, барыня?… Подходила… Да, однако, не очень. Когда мне некогда было, Ермократ Аполлонович иногда ее прогуливал… Да, только… Откуда же ему взяться-то?
— Таня… а эта надпись!.. по-русски!.. А деготь!?… Когда в город… помнишь… зимою ездили… Мне показалось, я видела его в толпе.
— Да… вот… оно как!.. Конечно… Кому же больше?.. Тут никто ничего такого и не знает.
Валентина Петровна с глухим рыданием опустилась на колени подле диванчика и уткнулась лицом в щеки собаки, где всегда так тепел, нежен и пушист был пробор шерсти… Холодная, жесткая, точно прилипшая к коже шерсть отшатнула Валентину Петровну. Из полуоткрытых век в черной кайме с золотистыми ресничками были видны тусклые, синевою смерти подернутые глаза.