Высокие ставки. Рефлекс змеи. Банкир
Шрифт:
— Я хотел бы пройти курс физиотерапии в клинике для пострадавших жокеев в Лондоне, — сказал я. — К субботе буду в порядке.
— По виду не скажешь.
— Через четыре дня буду готов.
— Ну, смотри тогда.
Я определенно не был в состоянии сесть сейчас за руль, но спать в коттедже одному улыбалось мне еще меньше. Я взял минимум вещей, забрал с кухни коробку Джорджа и отправился в Чизик, где, несмотря на темные очки, мой вид вызвал ужас. Черные синяки, швы на ранах, трехдневная щетина. Красавчик, нечего сказать.
— Еще хуже стало, —
— С виду хуже, а чувствую себя лучше.
“Хорошо, — подумал я, — что они остального не видят. У меня весь живот почернел от последствий внутреннего кровоизлияния. Именно это, — заключил я, — и вызывало те самые судороги”.
Саманта была встревожена.
— Клэр сказала, что кто-то страшно избил тебя... но я и подумать не могла...
— Смотрите, — сказал я, — я могу куда-нибудь еще пойти.
— Не дури. Садись. Ужин на столе.
Они мало говорили, может, ждали моего рассказа. Но я был не лучшим собеседником. Был еще слишком слаб. За кофе я спросил, не могу ли я позвонить в Суиндон.
— Насчет Джереми? — спросила Клэр.
Я кивнул.
— Я позвоню. Какой там номер?
Я сказал ей, она позвонила и спросила.
— Он все еще дышит через трубку, — сказала она, — но заметно улучшение.
— Если ты устал, — спокойно сказала Саманта, — иди ложись.
— Ладно...
Они обе поднялись по лестнице. Я автоматически, не раздумывая, пошел в маленькую спаленку рядом с ванной.
Они обе рассмеялись.
— Мы все думали, вспомнишь ли ты, — сказала Саманта.
Клэр ушла на работу, а я большую часть среды проспал в кресле-качалке на кухне. Саманта приходила и уходила — по утрам она работала, а днем отправлялась за покупками. Я в блаженном покое ждал, пока не вернутся силы духовные и телесные. “Какое счастье, — думал я, — что мне выпал такой денек, и я могу отлежаться”.
В четверг я сходил в травматологическую клинику и принял две долгие электропроцедуры, сделал массаж и общую физиотерапию. На пятницу мне назначили еще две процедуры.
В четверг между процедурами я позвонил четырем фотографам и выяснил, что никто не знает, как перевести снимок на пластик или печатную бумагу. “Спроси еще кого, старик”, — устало сказал один из них.
Когда я вернулся в Чизик, зимнее солнце уже низко висело над горизонтом, а на кухне Саманта мыла французское окно.
— Когда в них свертит солнце, они всегда кажутся такими грязными, — сказала она, оттирая стекло тряпкой. — Извини, если тут холодно, но это ненадолго.
Я сел в плетеное кресло-качалку, глядя на струйку жидкости для мытья стекол, брызжущую из белой пластиковой бутыли. Она закончила с внешней стороной окон, зашла внутрь и закрыла створки, задвинув шпингалеты. Рядом с ней на столе стояла пластиковая бутыль.
На ней крупными буквами было написано “АЯКС”.
Я нахмурился, пытаясь вспомнить. Где я слышал это слово — “Аякс”?
Я встал из кресла и подошел посмотреть поближе. Там красным по белому пластику было
— Что такое? — спросила Саманта. — Что ты там высматриваешь?
— Этот стеклоочиститель...
— Ну, и?..
— Зачем мужчине просить жену купить ему “Аякс”?
— Ну и вопрос, — сказала Саманта. — Понятия не имею.
— Вот и она тоже, — сказал я. — Тоже понятия не имела.
Она забрала у меня бутылку и продолжила работу.
— Этим можно мыть любое стекло, — сказала она, — кафель в ванной. Смотровые стекла. Любую полезную вещь.
Я снова сел в кресло и тихонько качнул его. Саманта с улыбкой украдкой глянула на меня.
— Два дня назад ты был страшен, как смерть, — сказала она.
— А теперь?
— Ну, теперь, прежде чем вызывать спасателей, можно и подумать.
— Завтра я побреюсь, — пообещал я.
— Кто тебя избил? — спросила она как бы между прочим. И взгляд ее, и внимание были прикованы к окну. Но вопрос-то все равно был непростым. Тут нужен был не просто ответ, а доверие. Это было как бы требование платы за без вопросов предоставленное убежище. Если я не скажу, она не будет настаивать. Но ведь мы никогда не были так близки, чуть ли не родственники…
“Что мне нужно в этом доме, в котором я чувствую себя все более и более как дома? — думал я. — Я никогда не желал завести семью — это всегдашняя близость, постоянство. Я не желал любовных уз. Никакого гнетущего эмоционального подчинения. И если я удобно устроился тут, глубоко вошел в жизнь тех, кто тут живет, не заставит ли это меня в скором времени вырваться отсюда на свободу, трепеща крылышками? Меняется ли кто-нибудь в основе своей?”
Саманта прочла в моем молчании то, что я и ожидал. Поведение ее слегка изменилось — не то, чтобы она стала вести себя недружелюбно, но близости уже не допускалось. Прежде чем она закончит мыть стекло, я стану просто ее гостем, а не... чем? Сыном, братом, племянником, частью ее.
Она светло улыбнулась мне — но это была лишь маска — и поставила чайник.
Клэр вернулась с работы, пряча под веселостью усталость. Она тоже ждала, хотя и не спрашивала.
Где-то в середине ужина я поймал себя на том, что рассказываю им о Джордже Миллесе. Под конец это было не так уж и сложно. Никакого холодного расчета. Я просто рассказал.
— Вы не одобрите, — сказал я. — Я доделал то, что оставил Джордж.
Они слушали, забыв про горошек с лазаньей (Итальянское блюдо, разновидность макарон.).
— Итак, вы видите, — сказал я под конец, — дело еще не закончено. Пути назад нет, и нечего жалеть о том, что лучше бы я этого и не начинал. Я еще не знаю, что хочу сделать дальше... но я попросил разрешения пожить здесь несколько дней, потому что в коттедже я себя в безопасности не чувствую. И я не собираюсь жить там постоянно, пока не узнаю, кто хотел меня убить.