Высокое окно
Шрифт:
Я прошел по коридору и заглянул в спальню. Они нарядили ее в мою пижаму. Она лежала на спине, выпростав руки из-под одеяла. Рукав пижамы завернулся дюймов на шесть, и торчавшая из рукава рука была плотно сжата в кулачок. Лицо ее было бледным и изможденным, но казалось вполне спокойным. Я вытащил из стенного шкафа саквояж и покидал туда барахло. Когда я тронулся к двери, я еще раз взглянул на Мерле. Глаза ее были открыты и устремлены в потолок. Потом она медленно перевела взгляд пониже, чтобы видеть меня боковым зрением,
— Привет, — это был слабый дрожащий голосок; голосок, который знал, что его хозяйка лежит в постели, при сиделке и прочем.
— Привет.
Я подошел и встал рядом с постелью, со своей самой ослепительной улыбкой на своем мужественном лице.
— Со мной все в порядке, — прошептала она. — Все чудесно, правда?
— Конечно.
— Это ваша постель?
— Все в порядке. Я вас не укушу.
— Я не боюсь, — сказала она. Ее рука поползла по одеялу ладошкой вверх, ожидая, чтобы ее взяли. Я взял ее. — Я не боюсь вас. Ни одна женщина не может испугаться вас, правда?
— Из ваших уст, — сказал я, — полагаю, это значит комплимент.
Ее глаза улыбнулись — и снова посерьезнели.
— Я обманула вас, — тихо сказала она. — Я… я ни в кого не стреляла.
— Знаю. Я там был. Забудьте это. Не думайте.
— Все всегда советуют забыть неприятные вещи. Но их невозможно забыть. Я хочу сказать, как-то глупо давать такие советы.
— О'кей, — я притворился уязвленным. — Я глуп. Как насчет того, чтобы еще соснуть?
Она медленно повернула голову и посмотрела мне в глаза. Я присел на краешек постели, держа ее руку.
— Полиция придет сюда? — спросила она.
— Нет. И попытайтесь пережить это разочарование.
Она нахмурилась:
— Вы, наверное, считаете меня страшной дурой.
— Ну… наверно.
В уголках ее глаз выступили две слезинки и мягко скатились по щекам.
— Миссис Мердок знает, где я?
— Еще нет. Я собираюсь сообщить ей.
— Вы ей расскажете… все?
— Да. Почему нет?
Она отвернула голову от меня и тихо сказала:
— Она поймет. Она знает об одной ужасной вещи, которую я сделала восемь лет назад. Об ужасной, кошмарной вещи.
— Конечно, — сказал я. — Поэтому она и платила Ваньеру все эти годы.
— О Боже, — она выпростала из-под одеяла руку, а другую вырвала из моей руки — и судорожно сцепила их. — Я не хотела бы, чтобы вы это знали. Не хотела бы. Никто не знает, кроме миссис Мердок. И родители не знают.
В дверях появилась сиделка и сурово взглянула на меня:
— Не думаю, что ей полезно разговаривать в таком тоне, мистер Марлоу. Наверное, вам лучше уйти.
— Послушайте, миссис Лимингтон, я знаю эту девушку целых два дня, а вы лишь два часа. Уверяю вас, это ей пойдет на пользу.
— Это может привести к другому… э-э… приступу, — сказала она, строго глядя мимо
— Хорошо, если ей суждено перенести еще один приступ, не лучше ли, чтобы это произошло сейчас, пока вы рядом? Пойдите на кухню и выпейте что-нибудь.
— Я никогда не пью на службе, — холодно сказала она. — И, кроме того, кто-нибудь может унюхать запах.
— Сейчас вы работаете на меня. Все мои наемные рабочие обязываются выпивать время от времени. И, кроме того, если вы хорошо пообедаете и проглотите пару чашек кофе, никто ничего не унюхает.
Она быстро улыбнулась и вышла из комнаты. Мерле слушала все это с таким видом, словно это было легкомысленное отступление от чрезвычайно серьезной темы. С довольно раздраженным видом.
— Я хочу все рассказать вам… — задыхаясь, проговорила она. — Я…
Я потянулся к ней и накрыл своей лапой две ее сцепленные ладошки.
— Не надо. Я знаю. Марлоу вообще знает все — кроме того, как научиться прилично зарабатывать. Теперь поспите, а завтра я отвезу вас в Вичиту — навестить родителей. За счет миссис Мердок.
— О, это так мило с ее стороны! — вскричала она, широко раскрывая засиявшие глаза. — Она всегда была так добра по отношению ко мне!
Я встал.
— Она прекрасная женщина, — широко улыбаясь, сказал я. — Прекрасная. Я как раз сейчас собираюсь заглянуть к ней — и мы в высшей степени мило побеседуем за чашкой чая. И если вы сейчас же не заснете, я никогда больше не разрешу вам признаваться мне в совершенных убийствах.
— Вы ужасны, — сказала она. — Вы мне не нравитесь. — Она отвернулась от меня, спрятала руки под одеяло и закрыла глаза.
Я подошел к двери. На выходе я обернулся и посмотрел назад. Она смотрела на меня, приоткрыв один глаз. Я насмешливо оскалился, и глаз поспешно закрылся.
Я вернулся в гостиную, одарил мисс Лимингтон всем, что осталось от моих сияющих улыбок, и вышел.
Я поехал на Санта-Моника-бульвар. Ломбард был еще закрыт. Старый еврей в высокой черной ермолке, казалось, очень удивился тому, что я так быстро вернулся за закладом. Я объяснил ему, что у нас в Голливуде так принято.
Он достал из сейфа конверт, вскрыл его, извлек оттуда квитанцию и дублон и положил его мне на ладонь.
— Такая это ценность, такая, что отдавать не хочется, — пожаловался он. — Работа, понимаете ли, работа — превосходная.
— И золота в ней, верно, на все двадцать долларов, — сказал я.
Он пожал плечами и улыбнулся. А я сунул монету в карман и пожелал ему спокойной ночи.
32
Лунный свет стелился по лужайке, как белая простыня, — и лишь под кедром, как кусок черного бархата, лежала густая тень. В двух нижних окнах и одном наверху горел свет. Я поднялся по кособоким каменным ступенькам и позвонил.