Высота смертников
Шрифт:
– Слушай мою команду. Демьян, ты остаёшься в прикрытии. Глаз не спускай с часового. Он – твой. Возьмёшь его, когда мы будем возвращаться оттуда, из оврага. Если нашумим, ты поймёшь. Тогда прикроешь нас. Если всё пройдёт тихо, то выходи на часового. Механики, я думаю, дёргаться не станут. Мы будем идти со снарядами. Только бы водитель мотор не заглушил. Остальные – за мной.
Немецкие танкисты пополняли боеукладку. Осторожно, из рук в руки, передали последний, шестой снаряд. Закурили. Перекинулись несколькими фразами с конвоиром и ушли в сумерки лощины – за новой партией.
Нетрудно было догадаться, для чего они ремонтировали подбитый Т-34. Сейчас пополнят
Глава вторая
Радовский выслушал доклад Донца и отвернулся к окну. Сквозь белую шторку, плотно задёрнутую на низком окне, заклеенном на зиму узкими газетными полосками, с улицы просачивались жидкие утренние сумерки. Ещё один тоскливый день родился за стенами этого ветхого крестьянского жилища и уже шёл по земле. Ещё один. Ничего доброго Радовский не ждал и от него.
– Когда ушёл проводник?
– Ночью.
В эту ночь он спал плохо. Приснились родители. Он, Алексей Радовский, куда-то уезжал. Или уходил. Торопливо. Без лишних прощаний. Отец стоял на крыльце их усадебного дома и молча смотрел ему в след. Мама выглядывала из-за его спины. Отец не пропускал её. Так было всегда, когда он уезжал. Отец не хотел, чтобы она повисала у сына на руках, плакала, говорила ненужные слова, а потом бежала за пролёткой… Но в этот раз отец что-то говорил ему. Какую-то фразу. Радовский это узнал по его губам – какую-то одну фразу, настойчиво повторял только её.
– Мы поворачиваем назад. Пришёл новый приказ. – Радовский прервал не только доклад Донца, но и свои тяжёлые размышления. – Идите, отдыхайте. В полдень выступаем.
– Мне нужно всего три часа. Утром мы посадим разведку на лошадей и перехватим их.
– Утро уже наступило. В полдень придут грузовики. Мы назначены в оцепление.
– Что, снова детей отлавливать?
Радовский не ответил ни единым словом, ни даже жестом. И, если бы Донец повторил свой вопрос, он, пожалуй, ударил бы его. И Донец, видимо, это почувствовал. Как ни странно, у них было много общего. Вот почему они так легко понимали друг друга.
Их Боевую группу направляют в обратный путь. На облаву. Донец вышел на обледенелое крыльцо. Увидел старика, перебиравшего кладушку свежих дров. Выходит, напрасно он зарубил в Богдановом Колодезе Проценку. Можно было и простить его. Потому что, так получается, не спасли они девчонку. Завтра её втолкнут под брезент и вместе с её одногодками увезут на станцию. Донец видел, как однажды в тупике грузили в «телятник» подростков, привезённых на грузовиках из-под Вязьмы. Но душило Донца не только это. Сейчас он окончательно понял, что и его семью, живущую в далёкой станице под Ростовом, могут разорвать, уничтожить таким же внезапным приказом. И любую из его дочерей жандармы и полицейские могут растерзать где-нибудь в пустом сарае на заплёванной соломе во время облавы. Уж он-то знал, как это случалось. В один момент. Удержи их. Когда делается большая политика, всякая мелкая тварь тут как тут со своими услугами. Потому что точно знает: когда начнут отламывать и передвигать с места на место большие куски, обломки и крошки полетят во все стороны. И вот тут-то только успевай урвать, схватить, что плохо лежит, да что упало с барского стола и закатилось под порог…
Донец тяжело соступил с крыльца, остановился. Потрогал темляк старой сабли. Вспомнил: надо покормить коня.
Разведвзвод занимал две хаты в середине деревни.
Снег с молодым хрустом рассыпался под каблуками его сапог. И вдруг
Рассвет в деревне начинался так, как и в его станице. Засинелось в полях, как в степи. Ветер погнал крошки притоптанного снега, зазвенел льдинками вымерзшей и вытоптанной лошадиными копытами лужи. Пахло печёным тестом. Где-то ставили в печь хлебы. Должно быть, сейчас уже проснулись и его дочери. И помогают кормить скотину, подметают баз и чистят картошку. Полтора месяца назад Донец написал домой письмо. Ответа до сих пор не получил. Письма в роту приходили из Киева и Могилёва, из Новгородской и Витебской областей. Донцу из Ростовской области шло бы не дольше. Не пришло. И теперь он не находил себе места.
Серко заржал под навесом, прочуяв хозяина ещё издали. Донец свернул к стойлу, где ночевали кони разведвзвода и других служб. В дом решил не заходить.
– Ну что, Серко, скучаешь? Скучаешь…
Конь перекинул голову через высокую жердь и толкнул хозяина в плечо, втянул воздух, обнюхивая шинель, и начал теребить тёплой чуткой губой воротник, пропахший табаком.
– Ну? Что? Да нет, братец, кровью от меня сегодня не пахнет. Не пахнет…
Конь ему достался хороший. Никогда у Донца не было такого доброго и умного коня. Однажды во время зачистки деревень от партизан и остатков кавкорпуса генерала Белова их взвод попал в засаду. Многих перебили в первые же минуты боя. Два «максима» и «дегтярь» секли фронтальным и косоприцельным огнём. Пуля пробила Донцу руку. Но кость оказалась не задетой. Он пришпорил Серка и погнал его по лесной тропе назад. Конь нёс как угорелый. Когда собрались на опушке спустя несколько часов, оказалось, что в живых от взвода осталось двенадцать человек, и те все были переранены по нескольку раз.
Почти весь сахар, который Донец получал по пайку, он отдавал коню. Более верного и надёжного товарища, чем Серко, в Боевой группе Радовского, да и на всей войне, у Донца не было. Кого носил Серко до того, как попал в руки Донца? Должно быть, какого-нибудь командира. Такие кони в руки к простым кавалеристам не попадали. Донец это знал. Иногда, тоскуя по своим родным, он разговаривал со своим конём:
– Вот кончится война… А, Серко? И поедем мы с тобой ко мне на родину. В нашу станицу. На Дон… – И гладил коня по чуткой вздрагивающей шее, и спрашивал в самое ухо, шёпотом: – А ты, случаем, сам-то, не с Дона ли? А, Серко? Может, мы земляки? Родня?
Сёдла висели рядом, у стены. Донец взял своё. Выложил из гнезда воротную жердь, вывел Серка, перекинул седло через мышастую спину. Часовой, стоявший возле крыльца, окликнул Донца. Донец устало отмахнулся ему рукой и ничего не ответил.
– Ты куда собрался? Твои давно спят, – снова сказал часовой.
– Мои… – ответил он, не поднимая головы. – Мои, если живы, уже на ногах давно…
Он подтянул подпругу, перекинул через голову Серка повод и ловко вскочил в седло. Серко, почувствовав седока, нетерпеливо переступал передними ногами, шумно втягивал ноздрями морозный воздух. Донец повернул его в проулок, легко придавил шпорами. И Серко послушно стал набирать ход и вскоре пошёл хорошей рысью. В конце проулка виднелось поле. За полем лес. Часовой снова окликнул. Послышались другие голоса.