Высота
Шрифт:
— Видал старуху? Да я в тридцать первом году комсомольскую домну клепал в Каменогорске!
Карпухин обязательно хотел присутствовать при том, когда Катю будут принимать в комсомол. Он даже готовился выступить на собрании, но все перепутал. Оказалось, что собрания не будет, перед собранием Катю еще должны принимать на бюро.
— А разве молодая? — спросила Катя грустно. — Уже четыре года могла в комсомоле состоять. Если бы ветер в голове не гулял. Еще когда в ремесленном была,
— А может, тебя бы и не приняли раньше? — донесся из-за открытой двери голос Карпухина. — Не всякого — раз-два и приняли…
Все обернулись на голос. Борис сказал:
— Прошу посторонних не мешать заседанию.
— Это я-то посторонний?! — вскипел Карпухин, порываясь войти в конторку. — А кто же ее до комсомола довел, если не я?
— Закройте дверь! — распорядился Борис.
— Та не надо! — запротестовала Одарка; она сидела у самого выхода, разморенная, босая, рядом стояли ее резиновые сапоги. — И так дышать нема чем.
Баграт взял Карпухина за рукав, усадил обратно на рельсы и сказал:
— Зачем шуметь? Пусть заседают. Видишь, жена там, а мужа через порог не пускают…
Катя стояла расстроенная.
— Как насчет курения? — спросил Борис.
— Бросила.
— Давно бы так! Тоже придумала! У нас мужчины, верхолазы, — и то не все курят, — сказал Борис и покраснел.
Борису очень хотелось убедить всех, что он опытный, видавший виды активист. Задавая вопросы, он басил и пытался морщить лоб, но кожа на лбу не собиралась в складки и тотчас же разглаживалась, не оставляя на лбу и намека на глубокомыслие или сосредоточенность.
— Продолжай, Петрашень. Рассказывай биографию.
— Так я и рассказываю. Жили-проживали в лесу. Училась в школе, в Верхней Синячихе. Четыре класса. Потом поступила в ремесленное училище номер тринадцать. Окончила по четвертому разряду. — Катя презрительно усмехнулась. — Потому меня в нагревалыцицы и выдвинули.
— Слыхал, Баграт? — донесся возмущенный голос Карпухина. — Сама над собой насмешничает.
— А есть девушки, которые шестой разряд имеют, — наставительно сказал Борис, строго косясь при этом на открытую дверь.
— Да, — охотно подтвердила Катя. — Вот Одарка наша. Работает на монтаже высоковольтной линии. Не то что я — всё в нагревалыцицах.
— При чем тут Одарка? — раздался смешливый сиплый голос. — Что мы, Одарку в комсомол принимаем? Рассказывай свою биографию.
— А больше никакой автобиографии у меня нету. — Катя развела руками, потом, спохватившись, продолжала совсем тихо: — Когда в ремесленном была, три раза продавала хлебные карточки. Также хлебные пайки продавала. У нас норма была восемьсот граммов. За сто рублей паек продавала. Белье казенное на базаре загнала…
— Ну вот, теперь старые простыни вытащила!
— Да, простыни! — прикрикнула вдруг Катя на незнакомого парня. — А потом комендант следить стал за мной. Простыни снять — сразу комендант заметит, что койка голая. Так я нательное белье загнала, вторую пару… Потом на эти деньги в кино компанией ходили. Потом — на мороженое…
— То мороженое уже давно растаяло. Нашла о чем вспоминать — о хлебных карточках! Да их уже два года как отменили…
Катя метнула взгляд на Бориса и строго ответила парню, который ее перебил:
— Никто мне тех ошибок не прощал. Сами же просили рассказать автобиографию. А это, может быть, в моей жизни самое большое пятно.
— Не перебивайте ее, — сказала Таня. — Пусть рассказывает все, что находит нужным.
— Еще был некрасивый поступок с моей стороны. Присоединили мы провод к ручке двери. Двести двадцать вольт напряжение. Комендант взялся рукой, а его ка-а-ак отбросит! Правда, потом извинялись перед комендантом. В присутствии всего училища. И такой факт есть в автобиографии…
— Дело-то когда было! На исповеди, что ли, находишься? — снова вмешался Карпухин, расстраиваясь: наговорит на себя девка с три короба, откажут еще…
— Знаю, Захар Захарыч, где нахожусь, — с достоинством сказала Катя, повысив голос и оглядываясь на открытую дверь. — Дело было давно. А сказать должна…
— Ты бы еще вспомнила, как в детстве озорничала!
— Я же просил посторонних не мешать бюро. А то закрою дверь! — пригрозил Борис.
— Та дышать нема чем! — взмолилась Одарка, размахивая резиновой рукавицей, как веером.
— Расскажи, Катя, как работаешь на производстве, — попросила Таня.
— Из рук заклепки не выпадают, — бойко ответила Катя и оглянулась на дверь. — У Захара Захарыча работала. Теперь у Баграта Вартановича.
— Работает дюже добре!
— Каждую заклепку переживает!
— Даже в газетах статейки были.
— На Доске почета днюет-ночует.
— Это верно, — подтвердил Борис. — У нас, у верхолазов, тоже о ее работе знают. Награды получала?
— На мою грудь никак ордена не подберут, — выпалила Катя скороговоркой и тут же смутилась.
— Скажи лучше, Катя, где учишься? — снова поспешила на выручку Таня.
Катя замялась:
— В библиотеку записалась. Осенью, если не уедем, попрошусь в вечернюю школу.
— А может, на курсы по сварке?
— Нет, буду нагревать заклепки. Копоти не боюсь.
— Но ведь сварщицей лучше работать?
Карпухин не вытерпел и крикнул в раскрытую дверь: