Высшее общество
Шрифт:
Мгновение спустя огонь предстал перед ними, – ослепляющий, оранжево-красный, устрашающий, словно сердце солнца. Они остановились где-то не ближе трех четвертей мили от вершины горы. Более недели Этна извергала из недр сгустки огненной магмы и осколки расплавленных камней, которые падали на каменные плечи горы. Тягучий поток огня тянулся вниз по склону. Последнее извержение произошло в этот полдень. Огненный поток покрыл уже расстояние от вершины до их местонахождения, заполняя долину на сотни футов в ширину и до двадцати футов в глубину.
Не твердый и не жидкий, медленно
Они молча спешились, не в силах отвести глаз от яркого низвергающегося потока, жар которого они ощущали даже на расстоянии в семьдесят пять ярдов.
Проводники, разгрузив корзины, отвели мулов подальше по тропе, чтобы животных не пугал огонь. Сибил тут же подошла к Полу, сунула ему одну руку в карман, а другой обняла его за талию. Лишь ощущая его рядом, она смогла освободиться от видения, которое вновь начинало терзать ее, – она вновь стояла рядом с мучителем своего детства, выслушивающим свой приговор в аду.
– Я боюсь, – шептала она. – Господи, мне страшно.
– Скоро возвращаемся, – ответил Пол. Его голос успокаивал, но доносился словно издалека. Она увидела, что взгляд его, отсутствующий, полный благоговейного страха, устремлен на огонь. Она подумала, что он может так смотреть, бесстрастный, задумчивый, как бы полностью отрешенный, независимо от величия зрелища.
– А можем мы сейчас пойти домой? – Она знала, что вопрос звучит по-детски, что это нонсенс. И все же ей было важно перед лицом грозной стихии пробиться к нему, важно было удостовериться в его существовании.
Медленно, словно в оцепенении, он отвел глаза от огня и взглянул на нее. И так же медленно просыпался его мозг, как животное, разбуженное ярким светом, вырванное из тени прошлого.
– Как ты? Наверное, для тебя это нелегко – ездить на мулах… Уже лучше. Он смотрит на нее, она слышит его голос, ей удалась улыбка.
– Конечно, я нетерпелива, но я просто боюсь.
– Завтра едем домой, – сказал он. – Обещаю.
Когда глаза их привыкли к яркому свету, они увидели, что в ущелье на пути огненного потока работают мужчины. В их руках мелькали топоры, кроваво-красные в отраженном свете огня. Они рубили молодые каштаны, чтобы огонь не пожрал древесину. Они не могли спасти все деревья, и некоторые из них по мере продвижения огня, вспыхивали, стволы дрожали, затем словно ракеты исчезали в пламени.
Вера безучастно наблюдала за лесорубами.
– Воры, – сказала она. – Они воруют деревья. Грабеж. Может быть, это даже моя земля. – Она пожала плечами.
– Лучше так, – возразила Сибил. – Иначе бы они сгорели. – Она почувствовала себя выступающим в суде адвокатом, но не просто адвокатом воров-лесорубов. Она протестовала против происшедших в Вере изменений, против жестокости и холодности. С тревогой она начала всматриваться в лицо подруги, пытаясь отыскать то, что знала в ней – тепло, доброту, и была потрясена, ничего этого не обнаружив. Лицо ее можно было сравнить с камнем. – Как бы то ни было, – запинаясь добавила Сибил, – они спасают остальной лес
– Огонь… – отвечала Вера, казалось бы совершенно не слушая подругу. – Да, огонь… – Она вдруг замолчала. Подошли остальные и переглянулись, заметив странную повадку Веры. И вдруг ее настроение изменилось. Она вновь обрела свое резкое язвительное «я». – Помнишь, – обратилась Вера к Бабберу Кэнфилду, – я спрашивала, почему мы покидаем наши дома. Почему мы всегда в движении подобно кочевникам и бродягам? Мы бежим от огня? Неожиданно, необъяснимо? Всплеск энергии, питающей самое себя, высвобождение, поглощение, слияние, начинающееся с конца, так что мы должны кричать словно сумасшедшие? От этого мы бежим?
Баббер непонимающе заморгал за очками, и в свете огня на его лице стало заметно состояние оцепенения.
– Клянусь богом, милая, – вежливо ответил он, – не понимаю, о чем ты говоришь.
Вера засмеялась.
– Я становлюсь старухой, – сказала она. – Старики любят притворяться, что они кое-что поняли в жизни – но мы-то знаем, что это невозможно. Пошли! Пора перекусить. И надо дать что-нибудь поесть этим жалким воришкам.
Она направилась к корзинам с едой, и каждый занялся своим делом. Баббер подошел к огню как можно ближе и с трудом установил кинокамеру на замысловатую треногу, купленную накануне. Клоувер присоединилась к нему и, стоя спиной к огню, пыталась зарядить камеру, засвечивая рулон за рулоном дорогую цветную пленку.
Гэвин задержался на минуту поболтать с Полом и Сибил. Он был в совершенном восторге, но слегка озадачен.
– Как вы думаете, наши припасы не испортятся? – спросил он, глядя вслед Вере.
Пол рассмеялся.
– Да нет, серьезно, – продолжил Гэвин. – Никогда нельзя доверять таким женщинам, как она, готовым браться за все сразу. Хорошо, что у нас достаточно лекарств. – С этими словами он ухмыльнулся и вытащил из внутреннего кармана пиджака бутылку шампанского.
– Но она теплая! – воскликнула Сибил, дотронувшись до бутылки.
– Температура тела, – ответил Гэвин. – Я пригрел ее на груди. У теплого букет даже лучше, чем у холодного. Давай-ка попробуем. – Он уже готов был откупорить бутылку, как вдруг раздался вопль Баббера.
– Гэвин, поможешь ты мне с этой проклятой штуковиной или нет? Похоже, ты один в этом разбираешься.
Хеннесси вновь ухмыльнулся Полу и Сибил.
– Ни с места. – Размахивая бутылкой, словно булавой, он направился к Кэнфилду.
Баббер, заметив бутылку, раздраженно заворчал:
– Если ты перестанешь валять дурака, мы успеем установить камеру до того, как лесорубы двинутся вниз.
– Пустяки, старик, – примирительно проворчал Гэвин. – Но давай сначала по глотку шампанского. Бедняжка Клоувер выглядит ужасно.
«Бедняжка Клоувер» что-то бормотала в прострации, пристально глядя через свои тонированные очки; она более чем всегда выглядела, как озадаченная матрона Среднего Запада.
– Даже если я и разберусь, как работает эта штука, – с грустью сказала она, – не представляю, что, собственно нам делать с этими пленками. У нас должно быть их тысячи, но мы их никогда не проявляем.