Высший генералитет в годы потрясений Мировая история

Зенькович Николай Александрович

Против Тухачевского началась такая травля, что Сталину по-человечески стало жаль его. В тридцатом чуть не привлекли по очень крупному делу, условно названному «Весна». Тогда арестовали более трех тысяч офицеров и генералов — бывших военспецов. На Тухачевского дали показания Какурин и Троицкий — преподаватели военной академии, где он читал лекции по стратегии. Менжинский доставил протоколы допросов, настаивал на аресте: Михаил Николаевич против колхозов, против ЦК, против большевистских темпов развития индустрии. Сталин тогда распорядился привезти профессоров из тюрьмы прямо к нему. Доставили. Увидели Тухачевского, побледнели. «Мы решили провести очную ставку», — медленно произнес Сталин. Кто же тогда

еще был? Ага, Клим и Орджоникидзе. Тухачевский держался молодцом, отбился. Профессоров повезли обратно в тюрьму, Тухачевского отпустили домой. Спросили у Гамарника, Якира и Дубового: Тухачевский — враг? Может, его арестовать надо? Нет, отвечают, не надо, это какое-то недоразумение. Послушался их, зачеркнул это дело. Теперь оказывается, что двое военных, показавших на Тухачевского, показывали правильно…

Помнится, в тридцать втором, кажется, в январе, ну да, конечно, в январе, Тухачевский обратился к нему с письмом, в котором ставил вопрос о прекращении травли со стороны Ворошилова и его дружков. Напомнил весну тридцатого. Сталин тогда отмолчался, но в мае, осерчав в очередной раз на недалекого Клима и не видя вокруг себя ни одной светлой головы среди военных, кроме этого красавчика-дворянчика, обратился к нему с письмом, в котором признал ошибочность своей оценки его предложений и даже попросил извинения за нанесенную незаслуженную обиду.

Кстати, где-то должна быть машинописная копия того письма. Сталин поднялся, подошел к сейфу, закамуфлированному под дубовую панель кабинета, открыл ключом дверцу. Нужную папку нашел сразу. Раскрыл.

«В своем письме на имя т. Ворошилова, как известно, я присоединился в основном к выводам нашего штаба и высказался о Вашей «записке» резко отрицательно, признав ее плодом «канцелярского максимализма», результатом «игры в цифры» и т. п. Так было дело два года назад. Ныне, спустя два года, когда некоторые неясные вопросы стали для меня более ясными, я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма — не во всем правильными…»

Наблюдая за возней, которую вели под ковром военные, он старался быть объективным, никому не отдавая предпочтения. Послушался Клима, несправедливо обошелся с Тухачевским. И вот, исправляет досадный промах.

«Мне кажется, что мое письмо на имя т. Ворошилова не было столь резким по тону, и оно было бы свободно от некоторых неправильных выводов в отношении Вас, если бы я перенес тогда спор на эту новую базу. Но я не сделал этого, так как, очевидно, проблема не была еще достаточно ясна для меня. Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты своего письма с некоторым опозданием. С ком. приветом И. Сталин».

Проблема не была достаточно ясна… Сталин сделал несколько шагов по мягкому ковру. Откуда быть этой треклятой ясности? Он ведь не военный человек, никогда не служил в армии, не имеет военного образования. Тонкости стратегического развертывания, развития родов войск и вооружения, повышения мобилизационной готовности армии приходилось постигать в процессе управления страной.

Иное дело Тухачевский. В его роду все предки военные. Гусары, кавалергарды, кирасиры Тухачевские украшали царскую конницу, ходили с Суворовым в Италию, с Румянцевым за Дунай, с Кутузовым против Наполеона. И Михаил пошел по этой же стезе. Гимназия, потом кадетский корпус в Москве. Черный мундир, белые погончики с царскими вензелями. Привилегированное Александровское училище. По окончании — поручик лейб-гвардии Семеновского полка. Того самого, который вместе с Преображенским полком составлял костяк знаменитой Петровской бригады — личной гвардии российских императоров.

Конечно, не чета Климу. Но Клим — свой, простецкий, рубаха-парень. А этот — не перепьет, громко не смеется, корректен, туго затянут в форму, по-печорински оскорбительно-вежлив.

Темный шатен, глаза странно разрезанные, навыкате. Клим, когда навеселе, язвит: «крещеный шляхтич».

Но — смел до безумия. Безудержная мания военного величия. Пять побегов из германского плена. Наградами не обойден. Первый орден — Владимира четвертой степени с мечами. Обиделся неимоверно, счел себя явно обойденным. Лично захватил горящий мост, а Георгий достался командиру роты, отношения к операции не имевшему. Очень может быть, что дюже дорого обошелся старой России этот Владимир с мечами. Кто знает, может, именно он стал первым недовольством не по чину и возрасту заносчивого поручика, столкнувшегося с замершей в иерархии и бюрократизме старой армией, не оценившей способностей будущего красного Бонапарта.

Но уж мы-то их оценили. Одному из первых присвоили звание Маршала Советского Союза, назначили заместителем наркома обороны. Он достиг высшего положения в армии, имел все. Конечно, случались во взаимоотношениях некоторые шероховатости, да где их не бывает? И вот такая благодарность.

Сталин обдумывал решение, то прохаживаясь по кабинету, то снова садясь за стол. Было видно, что дается оно ему трудно. Ежов по-прежнему томился в приемной.

Сталин набил трубку очередной порцией «Герцеговины флор», придвинул к себе протокол допроса Фельдмана, уставился в подчеркнутые синим карандашом строчки: «Прошу обсудить вопрос об аресте остальных участников заговора, названных Фельдманом».

Неужели все, что сказал Фельдман, правда? А почему бы и нет? Показания на Тухачевского дали такие разные люди, как Медведев и Волович, Гай и Примаков, Путна и Прокофьев.

Первыми Тухачевского к числу заговорщиков отнесли начальник Особого отдела НКВД Гай и замнаркома внутренних дел Прокофьев. На допросах в конце апреля каждый из них в отдельности дал показания о преступных связях Тухачевского, Корка, Эйдемана, Шапошникова и других с Ягодой. Арестованный к тому времени зам. начальника отдела НКВД Волович, заместитель Паукера, начальника правительственной охраны, тоже показал на допросе, что Тухачевский — участник заговора, подготавливавший войска к военному захвату власти.

Неожиданно заговорили арестованные еще в августе 1936 года комкоры Примаков и Путна. Девять месяцев запирались, отрицали вину, хотя в свое время активно примыкали к Троцкому. Примаков занимал пост заместителя командующего Ленинградским военным округом, очутившись в Лефортовской тюрьме, прислал несколько заявлений с протестами против своего незаконного ареста. Пришлось вызывать его в Кремль, на Политбюро — прямо из камеры.

Кажется, осознал. Торжествующий Коля Ежов в начале мая принес признания геройского предводителя червонного казачества. В своем запирательстве, писал Примаков на имя Ежова, я дошел до такой наглости, что даже на Политбюро перед товарищем Сталиным продолжал запираться и всячески уменьшать свою вину.

Было такое. Он, Сталин, тогда сказал ему на Политбюро:

— Примаков, вы трус. Запираться в таком деле — это трусость.

Запомнил эти слова, привел в письме Ежову. Согласился: да, с его стороны это была трусость и ложный стыд за обман. Заявил, что, вернувшись из Японии в 1930 году, связался с Дрейцером и Шмидтом, а через Дрейцера и Путну с Мрачковским, и начал троцкистскую работу, о которой обещал дать следствию полное показание.

На этот раз слово сдержал. Уже через неделю назвал своих соучастников — что-то около 20 человек. Важную роль заговорщики отводили командующему Киевским военным округом Якиру, которому прочили пост наркома обороны. По признанию Примакова, Якир — глубоко законспирированный троцкист и, вероятнее всего, лично связан с Троцким. Кроме того, Якир выполняет совершенно секретные, неизвестные заговорщикам, самостоятельные задачи.