ВьЮжная Америка

Романенко Александр Юрьевич

За шумной веселой автострадой всего несколько линий домов, и — ура! — вот он, лес!

Но каково же было наше удивление, когда вместо сосен мы увидели эвкалипты. Честно говоря, я бы ни за что не догадался, что это эвкалипты, если б несколькими годами раньше не видел живого коалу, который, кроме эвкалиптов, не признает ничего на свете.

Эвкалиптовый лес имеет две особенности. Первая — это запах, острый, пряный запах одноименного масла. Достаточно сорвать листик и потереть пальцами, чтобы понять, как много этого масла. Сперва запах кажется тяжелым и резким, он щекочет горло, и во рту от него как-то невкусно. Но привыкаешь быстро, и в один прекрасный день начинаешь думать, что все леса на свете обязательно должны пахнуть так же приятно и бодряще, как эвкалиптовая роща.

Вторая необычная особенность эквадорских лесов — это треск. Всю свою жизнь, от побега до сухостоя, эвкалипт меняет кожу. Дерево отращивает новую кору и сбрасывает старую. Сухая кора сворачивается в длинные, до пяти метров, трубочки и, медленно скручиваясь, высыхая, издает громкие трескучие звуки. После чего куски коры с треском же падают на землю, где их ждут грибы и насекомые. А так как деревьев в лесу много, то треск стоит постоянный. Тишины, в русском понимании этого слова, в эвкалиптовых лесах никогда не бывает. Но опять же это дело привычки: проведя в таком лесу в сумме пятнадцать — двадцать часов, трескотни уже не замечаешь, напротив, лесные звуки кажутся той самой тишиной, которой нет и в помине на улицах города.

Мы гуляем. Здесь много тропинок, много нетронутых кустов с незнакомыми ягодами, грибов, так никого и не сумевших привлечь, — желтые, белые и серые шляпки торчат там и тут. Людей мало. Зверей тоже. Встречаем сначала велосипедиста (и как он сюда забрался?), потом собаку, которая равнодушно обнюхала нас и вернулась к хозяину — отдыхавшему на пенечке старику.

Не берусь утверждать, что китийцы чрезвычайно чистоплотны, как, скажем, мюнхенские немцы. Нет, они скорее нормальны. Но роща, расположенная в черте города, разительно отличалась от подобных же московских лесков, протянувшихся вдоль кольцевой дороги, именно чистотой. В лесах Кито мы не заметили ни одного кострища, не увидели ни одной консервной банки или бутылки и, не поверите, ни единого кирпича. Нет здесь также проблемы собак и всего, что с ними связано.

Мы прошли метров триста — четыреста и оказались прямо над открытым стадионом. Он постепенно заполнялся школьниками, одетыми в самые разнообразные формы. Там что-то готовилось — вероятно, репетировалось какое-то праздничное событие. Мы долго молча наблюдали за движением сотен разноцветных муравьев, но с почти километрового расстояния так ничего и не поняли.

Нагулявшись, набрав в карманы эвкалиптовых орешков и листьев, чтобы показать эти драгоценности Валентине, мы зашагали вниз и вскоре вернулись на Амазонас, которая стала для нас «путеводной» тропой, главным ориентиром. Хотели проехать к отелю автобусом, но, подумав и рассудив здраво, решили воспользоваться такси, чтоб не оказаться ненароком в незнакомом районе.

И тут же, прямо на перекрестке, совершенно бесплатно наблюдали интереснейший спектакль под названием «Все виды нищеты, или Как это делается».

А делается это, надо сказать, весьма талантливо. Два десятка нищих, то есть, конечно, прикидывающихся нищими актеров, атаковали нечаянно притормозившие под светофором джипы.

Самый яркий из нападавших — одноногий велосипедист. У него тщательно натренированное выражение лица — обиженный судьбой интеллигент. Он опирается на руль потрепанного велосипеда и скачет на подвязанной, как бы парализованной ноге. Кстати, после «работы» он без тени смущения всякий раз отвязывает ногу, усаживается на свой велик и катит домой. Или в пивную. Его псевдомудрая физиономия явно приносит неплохие прибыли, нередко значительно превышающие доходы тех, кто подает ему на пропитание.

Второй рыцарь протянутой руки — это «многодетный». У него целый табун малышей, многие из которых едва только начали говорить. Имеющий глаза сразу же увидит и поймет, что если б это были детишки от одной женщины (подразумевается, от жены), то женщина эта должна была бы рожать по пять-шесть штук одновременно. Однако люди почему-то не замечают очевидной нелепости или не хотят замечать. Многодетный кланяется, чуть не плача, и сует грязную, натруженную стаканом и вилкой ручищу прямо в окна машин. В этот момент орава его «детишек» жалобно подвывает. Дают им, как я заметил, тоже неплохо.

На детишках играют и старушки, они суют в окна своих записанных питомцев и подают замызганную кружечку. Им бросают меньше — надоели.

И завершается полк попрошаек отрядом оборванцев, которые, за редким исключением, не умеют ничего, кроме как клянчить и хныкать.

Иногда в толпе страждущих появляется по-настоящему безногий нищий, удивительно ловко прыгающий на руках. Его цирковой номер таков: он подпрыгивает и бесстрашно ныряет прямо под бамперы автомобилей, наводя смертный ужас на сидящих за рулем дамочек, и, обратив таким образом на себя внимание, вымаливает довольно ощутимые подачки, успешно конкурируя с остальной, фальшиво-инвалидной братией.

Кроме нищих, на этом живейшем перекрестке крутится немало и самых разномастных торговцев. Здесь предлагаются в ассортименте: газеты, бананы, апельсины, мандарины, яблоки, зубные щетки, настольные лампы, вешалки для брюк, прищепки, ухо- и зубочистки, ремни, часы, очки и еще много-премного разной, никому не нужной мелочевки. Среди этого «рынка на ходу» выделяется пара важных мужиков, продающих довольно дорогие офисные многоканальные телефоны.

Несчастный, не по своей воле остановившийся перед светофором водитель попадает в осадное положение. В осаде участвуют не только нищие и торгаши, но и разносчики рекламы, а также те, кто раздает душеспасительные плакатики и открыточки. Весь диапазон возможных верований здесь налицо — от Объединенной Церкви Императора Всех Верующих Святейшего Преподобного Господина Муна до просто каких-то полуподвальных и тоже нищих сект.

Неудивительно, что так много людей предпочитают ездить по менее комфортабельным, но более защищенным от побирушек параллельным улицам.

Прежде чем добираться до отеля, мы с Машей заходим в длинный двухэтажный торговый центр — захотелось взглянуть на парочку компьютерных магазинчиков. Но ничего компьютерного в центре не оказалось. Зато мы сунули носы в «Супермакси». Ошибочно, по первому впечатлению, я принял «Супермакси» за магазин люкс с высокими ценами и специальными кредитами.

Как-то мне приходилось бывать в таких заведениях в других странах. Обычно там никто ничего не покупает, потому что все вдвое и втрое дороже, чем на рынке, а также потому, что в таких магазинах заведена масса нелогичных ограничений, связанных с непонятными мне до сих пор «фирменными» карточками (я по наивности своей считаю лучшей карточкой стодолларовую банкноту и уверен, что товар продается за деньги, но в некоторых государствах на эти вещи смотрят как-то иначе). Так что мы с Машей только поглазели, крутнулись на каблуках и вышли. А зря.

Впрочем, не прошло и недели, как мы «раскутали» всю прелесть китийской системы «Супермакси». Об этом будет потом маленький рассказ.

Утро следующего дня — снова в адвокатуре. Итальянец занят, я фланирую меж столами, отвлекаю от работы смешливых тетечек, заглядываю в мониторы. Таблицы, таблицы, таблицы. Одни таблицы. Не адвокатская контора, а какая-то бухгалтерия. Вскоре ко мне пристает мадам агентша, правая рука Андрэо Бодильяни, счастливого макаронника от юриспруденции. Мадам зовут Агни, мадам хотела бы угостить меня кофе, если я не прочь. Я не прочь. Но кофе получаю только спустя десять минут — очевидно, он вовсе не был готов, и мадам на самом деле рассчитывала на мой вежливый отказ. Неужели они и на кофе экономят? Вообще-то у меня не все благополучно с сердцем и кофе мне вреден. Но я выпью, назло всем выпью.