ВьЮжная Америка
Шрифт:
Вот наконец притормаживает один таксист, очередь оживает, наполняется надеждой. Правда, у него пассажир, таксист не берет подсадку (это ему и в голову не придет), но открывает окно и зачем-то обещает нам вернуться через пять минут. Очередь разочарованно вздыхает, мы — в полном недоумении. Таксист, обещающий вернуться, — это вне московской логики. Слава богу, новизна все-таки есть.
Опережая события, скажу, что мы из очереди ушли. Мы — космополиты, и пусть патриоты терпеливо выращивают у этой очереди хвосты, а мы против. Очередь? Да что нам очередь! Где хорошо — там и очередь!
Мы иммигрировали на другую улицу и оказались правы — там лишь одна тонконогая девица конкурировала с нами на тротуаре, но ее быстренько подобрал черно-синий «БМВ», вовсе даже и не такси. И мы получили первенство. Так что уже через десять дерганых минут мы восседали на упругих сиденьях лимонного «хьюндая» и радовались нашей счастливой судьбе. До начала регистрации оставалось ровно два часа тридцать минут.
Богота — длинный город. Русское слово «длинный» с большим трудом описывает эту длинноту. Хорошо бы сконструировать более подходящее словечко: вытянуто-протяженно-длинный. Вот именно такая Богота и есть. И если вам вдруг захотелось переместиться из одного конца города в другой, то будь ваш таксист даже семь раз по семи пядей во лбу, все равно ваша поездка напомнит вам о Гонконге (если вы там бывали) или хотя бы о старых переулочках Арбата: ваше такси будет нырять в какие-то подворотни, петлять в переулках, путаться в паутине проходных дворов, и все лишь затем, чтобы переползти с одной улицы на другую, параллельную, дабы сократить путь.
Наш таксист оказался тоже не дурак — дока, высший класс. Он взглянул левым глазом на бумажку с именем конечного пункта, крякнул и рванул руль так, будто хотел перелететь через разделительный бордюрчик, но передумал и, выровняв машину, покатил в обратную сторону. Я представлял себе, что направление «где-то за бизнес-центром» — это в другой стороне. Но таксист был опытен, как старый вождь племени кечуа, и уже через пять минут вывез нас под сень гигантских деревьев неизвестной нам породы — отсюда начиналась объездная дорога. Частично объездная, как позже выяснилось, но большая ее часть вьется высоко по склону протянувшейся вдоль города горы, сестры Пичинчи.
Мы въехали в такой густой и непролазный лес, что город исчез в одно мгновение. Чуть мокрые серпантины походили на аттракцион «американские горки», но увеличенный в сотни раз. Мне захотелось остановиться, плюнуть на все и погулять полчасика по тропкам-дорожкам, птичек послушать, воздухом подышать. Но я рефлекторно вцепился в мягкую толстую ручку на двери и боролся с центробежной силой, когда шофер наш лихо выворачивал из поворота в поворот.
Но вот мы и в самом деле остановились — светофор. Впереди — светофор, слева — стоянка для туристических автобусов, площадка, от которой наверх уводят каменные ступеньки, а там, повыше, еще одна площадка, но с перилами, — смотровая и «фотографическая». Очевидно, оттуда открывается привлекательный вид на столицу. Нам же отсюда ничего не видать, кроме мокрых стволов и листьев. Но зато мы видим фотографа. Точнее, мужика с «Полароидом». Я подумал, он тут на случай, если у какого-нибудь туриста нет с собой фотоаппарата. Хотя разве бывают такие туристы? Но я ошибся. Дело было не в фотоаппарате, а в ламе. Она вышла из-за высокого куста, стройная, кирпично-ржавого цвета, мохнатая, как медведь, с пышными ресницами, задумчивыми глазами и с хвостиком-шариком.
Лама — основа основ местной промышленности (неплохой лозунг получился). В этих местах почти все — это лама. Куртка, свитерок? Лама. Коврик, половичок, панно на стенку? Лама. Спортивный костюмчик, гетры, перчатки? Тоже лама. И шикарные воротники на кожаных пальто, и не менее роскошная отделка мягкой мебели, и игрушки, и сувениры — лама, лама, лама. Да разве все перечислишь?
Но здесь, высоко на склоне горы, в ожидании очередной порции бледных безликих туристов, скучала и печалилась лама совершенно иной профессии. У нее на спине — маленькое седельце, красное, с бахромой. На это седельце можно усадить ребеночка, если таковой найдется, а можно и дамочку, если не больно тяжела. А можно просто разместиться рядышком и подержать за уздечку — все можно, даже погладить между ушами. Гладьте, она привычная. Кусается? Что вы! Ручная же, добрейший зверь. Гладьте, не бойтесь. А теперь посмотрите сюда, хорошо, скажите «чи-и-и-з». Что? Вы желаете сказать «ви-и-и-ски»? Вери уэл, говорите «виски». Внимание… «Виски»… Готово!
Вот для чего здесь эта красавица, эта Мисс Лама, эта… Ох! Ну и лихач же наш таксист! Дергает машину так, что можно подумать, будто она не его собственная. Хотя, если он «фирменный», возможно, и не собственная. Но что-то мы слишком долго едем. Странно. Правда, на счетчике так еще и не выбило первый доллар, это замечательно, но я уже не радуюсь дешевизне. Быстрее бы, быстрее. Новенький «хьюндайчик» летит как птичка, попискивая на крутых поворотах. Мы ныряем в провалы, нас прижимает на подъемах — «американские горки».
Наконец мы сворачиваем с объездной и, застревая на каждом перекрестке (час пик, все забито до отказа), с горем пополам спускаемся в город, в шумные светло-коричневые улочки. Со всех сторон торчат башенки какие-то, полукруглые оконца, балкончики на полчеловекоместа, черепичные крыши — повсюду древность, испанская старина. Где же этот проклятый «дворец»?
Таксист въезжает, видимо, не совсем туда, читает название улицы на жестянке, чертыхается, подает назад, пристает к старухе, та машет просмоленной рукой в сторону, он чертыхается еще раз, тревожно поглядывает на меня в зеркало (я улыбаюсь: времени у нас еще много, успеем, не проблема), выезжает и наконец вползает в следующий переулок. Таксист облегченно вздыхает и тычет пальцем в черные стальные ворота: мол, вот оно то, куда вам надо, привез к самой калиточке. Я расщедриваюсь, отстегиваю на чай больше полбакса. Таксист не подает виду, но доволен. Он желает нам счастья и говорит ободряюще:
— Суэртэ!
Что же он о нас подумал, кто мы, с его точки зрения? И вообще, куда мы приехали?
Черные ворота, черные стены, решетки — уж не местное ли КГБ? Но нет, вывеска вполне мирная. И звоночек. Давлю на кнопку. Щелкает металл, показывается рослый солдатик в униформе цвета крем-хаки и с кремово-белым шлемом на голове, как у пустынных ооновских вояк, но без сеточки.
Солдатик, а скорее всего офицерик, объявляет, что сейчас, мол, обед, перерыв и ни на какие вопросы он во время святого перерыва отвечать не намерен. Наглость, конечно — мог бы сделать скидку для иностранцев, но офицерик неумолим, он стучит ногтем по своим часам, согласно которым нам нужно подождать двадцать минут. Легко ему это говорить. Но я успокаиваю себя тем, что до начала регистрации на рейс у нас еще целых два часа. Ну, чуть меньше. Не важно.
Стоим в тени, солнце припекает — снова смена погоды. Молчим, ждем. Присесть негде, пойти некуда. Настроение, естественно, падает с каждой минутой. Офицерик пару раз выглядывает, удостоверяется в нашем упрямстве, но ворота не отпирает.
Прошло пять минут.
— А мы все взяли в консульстве? — просто так спрашивает Валентина.
— Все, наверное, — просто так отвечаю я.
Снова тишина. Улицы пустынны, здесь, по-видимому, никто не живет, здесь трудятся одни государственные служащие. Теперь у них кофе-брейк: между первой и второй перерывчик небольшой. Но почему-то не видно секретарш, спешащих из кафе, нет портфеле носителей, важно подъезжающих на своих лимузинах. Получается, эти жлобы хлебают кофе на месте, внутри своих любимых серо-гробовых коробок. Скучно.
Прошло еще пять минут. Я выключаюсь. Прислонившись к холодной стене, улетаю куда-то, сплю, как конь — стоя.
Прошло десять минут.
Калитка снова гремит, офицерик выходит, смотрит на нас и заходит обратно, оставив калитку открытой настежь.
Мы вошли.
— Чего вы хотите? — спросил он на англо-кечуанском наречии.
— Я бы желал бы на господина Мальдонадаса бы посмотреть бы, — примерно так формулирую я свое притупившееся от ожидания желание.
Офицерик удаляется к стеклянной будочке, в которой, как рыбка в аквариуме, скучает длинновласая дива. Дива и офицерик шепчутся, как влюбленные в подъезде, — долго и неопределенно. Наконец офицерик возвращается и, кисло улыбаясь, сокрушенно качает головой.