ВьЮжная Америка
Шрифт:
— Все, переходим в режим экономии воды, — распоряжаюсь я. — До следующего привала — ни капли.
— Когда следующий привал? — спрашивает Маша, а у самой печаль в глазах. Чувствую, стоит ей только позволить — выпьет половину запаса.
Я просматриваю будущий путь, оцениваю возможности нашей альпинистской группы.
— Привалим на той лысине, — показываю вперед.
— Ого! Это далеко!
— Самое большее через сорок минут будем там.
Что ж, перекусили, пора в дорогу. В тропу то есть. С каждым шагом идти все труднее. И вдобавок погода неожиданно меняется к худшему. Мы хотели облако, а получили дождь. Там, внизу, нет никаких перемен, там жаркий денек, а здесь откуда-то налетает мокрый ветер, вымочил нас, застудил, покрыл листья травы крупными каплями. Стало сыро и холодно, всего градусов десять или восемь тепла.
Но к концу перехода до второго привала мы снова попадаем в теплый слой воздуха. Трава опять сухая. Тащимся по ложбинке. Маша нашла странные ягоды — по виду малина, но твердые, как камешки.
— Ты только не вздумай пробовать, — предупреждаю я.
— Нет, они скользкие какие-то. Возьмем домой?
— Бери, если хочешь.
Маша тщательно укладывает находку в поясную сумочку. Вдруг мы слышим свист. Из-за деревьев выходит парень с кнутовищем в руке. Он очень удивлен: кого-кого, но «американцев» здесь, так высоко, он никак не ожидал увидеть. Очевидно, с испугу, он спрашивает время. Я пока не настолько шустр в испанском, чтобы с лету правильно отвечать на такие мудреные вопросы — показываю ему циферблат часов. Благодарит, улыбается, уходит.
— Это что, пастух? — спрашивает Маша.
— Наверное.
Идем дальше. Разумеется, я позволяю Маше нарушать мною же установленный порядок питья лимонной колы, так что к привалу остается не более полутора литров. А топать нам еще о-го-го сколько.
На лысине, куда мы забрались, так приятно полежать на стелющихся по земле густых ромашках! Над нами зависает большая красноперая птица, изучает нас и, нырнув под порыв ветра, влетает в колючие кусты. Оттуда раздается ее гневное кляканье. Очевидно, мы ей не понравились.
Но еще забавнее смотреть вниз. Мы расположились как раз напротив аэропорта. Самолеты — каждый как жучок, смехотворная картина. Вот один такой жук выруливает на полосу, а секунд через десять до нас доносится слабый, но отчетливый вой турбин. Покатился. Ме-е-ед-ленно, как настоящий весенний жук, еще не до конца проснувшийся. Долго-долго он ползет по черной дорожке. И вот наконец взлетает. Он задирает поблескивающий нос и уходит все выше, выше, а мы смотрим на него сверху, мы видим его алюминиевую спину. Пассажиры, наверное, удивляются, как быстро их самолет набирает высоту, но проходит еще полминуты, а самолет все еще ниже нас. Непривычно.
Однако самое непривычное — наблюдать посадку. С такой высоты нам кажется, что заходящий на посадку самолет буквально едет по улицам города. Под ним не меньше двухсот метров воздуха, но нам с наших шестисот этого не видно. На мгновение самолет скрывается за лаковым офисным зданием, рядом с ним толпятся автобусы, разноцветные точки легковушек. Людей нет, но мы-то знаем, что они там. Наконец самолет вырывается из улиц и проспектов и, пыхнув синим дымом, бежит по полосе. Снова воют турбины, он быстро тормозит и уже через полминуты резко поворачивает влево, ныряя в один из многочисленных проездов к стоянке. Приехал, жук алюминиевый.
— Лазутчики, подъем! — звучит команда (моего изготовления).
Лазутчики в лице Марии с нескрываемым недовольством тяжело поднимаются на усталые ноги. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем нам удается окончательно размяться и набрать приличную на такой высоте скорость.
Как это бывает всегда, вершина кажется неправдоподобно близкой, но совершенно перестает приближаться. Идем семь минут, восемь, десять — вершина слегка меняет очертания, но не приближается ни на шаг. Нас сбивают с толку, во-первых, слишком прозрачный воздух без привычной дымки, а во-вторых, конечно, усталость. Мы пробираемся по узкой, едва заметной тропе, неизвестно кем пробитой в сплетениях карликовых кленов. Карликовые они в том смысле, что не выше полутора метров, с изогнутыми, на узлы закрученными стволами. Но именно эти стволы помогают идти — за них удобно хвататься руками и подтягиваться вверх.
В конце кленовой рощицы нас ожидает важнейшее открытие — мы натыкаемся на такую же бетонную коробку, какая прикрывает артезианский источник внизу. Открыли люк — ура! — сто тонн чистейшей питьевой воды! Мы устроили внеочередной привал, выпили на радостях весь остаток теплой лимонной колы и наполнили бутылки ледяной глубинной водой. Посидели, отдохнули, напились еще раз, до полной противности, и пошли дальше.
Слева от нас стали показываться скрывшиеся было из вида телевизионные антенны. А под ногами — высокая и жесткая коричневая трава. Никаких тропинок тут нет, идем «буром», напролом. Останавливаемся через каждые пятьдесят — шестьдесят шагов, жадно хватаем ртами пустоватый воздух. Я не разрешаю Маше ложиться на траву — вставать будет труднее, чем пройти лишних полсотни метров. Мы уже не разговариваем — нет сил. Только пучим друг на друга глаза и дышим, как загнанные кони.
Но сколь дорожечка ни вейся, а конец-то неизбежен. Выползаем мы, вскарабкиваемся на последнюю складку горы. По моим расчетам, это «переносица» девочки, смотрящей в космос. Осталось забраться на «нос». Но я предлагаю не спешить.
Дело в том, что на вершине играет сильный ветер и непрерывно моросит холодный, как снег, дождик. Причем на «носу» ветер особенно неистов — это видно по быстрым травяным волнам. Кроме того, «нос» чаще всего оказывается погруженным в плотный пар облаков, обязательно дождливых, плаксивых, как сказал поэт. Впоследствии я понял, что дождь на Пичинче идет практически непрерывно. Правда, очень мелкий и редкий, но за час-полтора он способен промочить основательно. Если, конечно, не разжечь костер. Именно этим делом мы занялись в первую очередь. План таков: отогреться и подсушиться у костра и здесь же жарить шашлыки. Пикник будем делать на «переносице». А на вершину взойдем после привала.
Для костра подошла сухая трава (в смысле сырая, но не живая), которой здесь изобилие, и счастливо найденный кусок мокрой полусгнившей доски. Я расщепил ее моим бандитским ножом, достал из сумки припасенную газету, и вскоре костерок умильно потрескивал, даруя нам очень дорогое тепло и почти домашний уют. Мы отломали от колючего кустика несколько веточек, Маша принялась за изготовление вилок, я — шампуров. А еще через пятнадцать минут наколотое на зачищенные палочки мясо уже начинало пускать жирные пузыри и ронять в огонь шипящие капли.