ВьЮжная Америка
Шрифт:
— Вот что, — шепчу я Маше, будто кто-то здесь понимает по-русски. — Принтер мы еще поищем, другой какой-нибудь, а «Эпсон» будем иметь в виду как крайний вариант.
Почему я решил, что он крайний? Потому что уж очень дешевый. А раз дешевый, значит, должен быть какой-то подвох. Впрочем, я ошибался — подвохов так и не обнаружилось.
Мы задумчиво идем по центру, обгоняя туристов. У меня в руках тоже калькулятор, только, в отличие от эпсоновских дам, я не ошибаюсь. Я считаю. Картридж, жемчужная бумага, ламинирование, пленка, брак, скидки… Много чего считаю. И выходит, что фото размером двадцать на тридцать, включая все мыслимые расходы, выльется нам в два доллара десять центов, то есть чуть больше семи тысяч сукров. А в фотопавильонах такое фото оценивают как минимум в сорок тысяч, да еще и без монтажа и без накатанной пленки. Значит, мы тоже могли бы брать сорок. Или же лучше ударить по конкурентам настоящим демпингом? Предложить за тридцать! Я рассказываю Маше о своих расчетах, и мы оба радуемся, как малыши.
— Хорошо бы посчитать, сколько человек в день заходит в «Эспираль», сколько их пройдет мимо нашего локаля за десять часов.
Мы не откладываем это дело, мы уже в «Эспирали». Я засекаю время и прогуливаюсь по дорожке, кручусь у чужих витрин, Маша вертится где-то рядом. Отмыкаем наш локаль, заходим, выходим, пьем пепси и считаем, считаем, считаем.
— Сто сорок шесть.
— Нет, сто сорок восемь.
— Двое детей не в счет, они маленькие.
— В счет, в счет! Для них тоже что-нибудь покупают.
Я соглашаюсь, Маша права, для детей, конечно, чтонибудь покупа… Сто сорок девять… Вернулся. Сто пятьдесят, девчонки, три, сто пятьдесят три, мужик в очках, бабуля, туристы, шестеро и двое, сто шестьдесят один и два, три, сто шестьдесят пять…
Ровно через час мы получаем число триста семнадцать.
— Нужно посчитать вечером и утром, — предлагает Маша.
— Нет, ни к чему. Утром людей меньше, зато в час пик раза в полтора больше. В среднем можно считать триста в час. Точнее нам и не надо.
— Три тысячи в день? — удивляется Маша.
— Да, действительно, никогда бы не подумал. Вроде бы заходит не много народу, а три тысячи набегает.
Далее я воображаю, что к нам в павильон на первых порах удастся заманить каждого пятисотого человека. Это — шесть клиентов в день. Ну, пусть пять. Долларов по восемь в чистом с каждого. Сорок в день. Негусто. Но мы эти деньги целиком пустим на рекламу. И доведем до десятка клиентов в день месяца за три. И наши законные две тысячи в месяц мы получим так или иначе.
А если так, то почему бы не обучить смышленого паренька, или лучше двоих, чтобы не скучно им было, и посадить их на мое место, а самому открыть второй павильон в другом торговом центре? Пусть на это уйдет целый год, не беда. Через полтора года — уже два павильона, около трех тысяч месячного дохода. А это даст возможность утроить рекламу и открыть еще пару павильонов (больше Кито не выдержит, не нужно больше) и тем самым навеки застолбить здесь эту коммерческую нишу. И прибыль целого года пустить на переоборудование, а в конце третьего или хотя бы четвертого года дать такое качество и ассортимент, с которыми не стыдно хоть в Штаты, хоть в Австралию. Вот какие планы. И начаться все должно здесь, в «Эспирали», в отделанном нашими руками локале со звездным потолком.
Мы покупаем шампанское и коробку конфет, чтобы дома поднять маленькие тосты. Тост за «Эспираль», тост за «Эпсон», тост за компьютерные технологии, за международное объединение капиталов, бизнеса и политических систем! Ура!
Обувные кошмары
И тут у меня развалились туфли. Точнее, полусандалии. Я купил их в Медведкове, в универмаге. Я бы и не купил, но Валентина настояла. Говорит, модные очень, сделаны на века, легкие и прочее. И вот, нате вам «на века» — развалились, вытащились пряжечки, подошвы покоробило. Иду хромаю.
«Размечтался, — с досадой думаю я. — Бизнесмен хренов! У самого туфель приличных нету, а туда же…»
Хотя, конечно, деньги у меня имеются. На башмаки вроде бы должно хватить. Та-ак, и где тут у них обувной отдел?
Я с детства не люблю сандалии. Последний раз сандалии мне покупала бабушка, когда мне было лет, наверное, семь с половиной. Это были красные лаковые сандалии, удивительно уродливые. И все в дырочках. А тут Валентина надавила на меня, сбила с толку.
— В тропики едем, — говорит, — а ты будешь как дурак в осенних ботинках бегать.
Что же делать — я люблю ботинки. В ботинках в любой момент по луже можно пройти. По чем хочешь можно пройти. Хотя какие тут, в Кито, лужи? Дожди, конечно, бывают, и ливни бывают. Лужи тоже, впрочем, есть, пока дождь идет. Потом, правда, быстро исчезают.
Я думаю, сандалеты мои проходили бы еще, может, месяца два, а так за шесть недель наступила кончина — я в них лазил на Пичинчу. Сандалеты — не горная обувь, нет. Чуть-чуть на них нажмешь, они и расползаются.
Итак, проблемы-то вроде бы нет — иди покупай. Ну, я и пошел. Расползлись они в «Эспирали», с «Эспирали» и начал. Хожу, заглядываю, щупаю. И все что-то на детский отдел, на магазин детской обуви все смахивает. «Как же так? — думаю. — Что ж они такие маленькие?»
Смотрю — везде сорок да сорок, сорок да сорок. Тридцать восемь — сорок, куда ни сунься. Подхожу к продавцу, спрашиваю:
— Сорок три? Или лучше сорок три с половиной? Или сорок четыре?
А он, как больной, пучит на меня свои глупые глазки и вопроса до конца не понимает. То есть он знает, что сорок четыре — это такой размер обуви, которая где-то шьется и в природе существует. Но за пятнадцать или двадцать лет своей торгашеской работы он ее ни разу не видел.
— Нет, — мотает головой. — Нету.
Нету, не видел, не получал, не ожидаю, не надеюсь. И вот тут я впервые за время пребывания в Эквадоре поглядел на ноги эквадорцев. И был очень удивлен. Не то что маленькие ростом, но и такие, как я, и даже выше меня мужики носят женские размеры. Да и фасоны тоже не весьма мужские. Так, какие-то остроносики. У нас в Москве некоторые женщины, которым за сорок пять и побольше, любят нечто подобное на низком каблучке, легкое. Бегать удобно — по делам, по рынкам, нога на эскалаторе не подвернется. В общем, женское у них тут все. Сороковой размер — это максимум. Смешно.