Выздоровление
Шрифт:
— Чай будешь? — спросила.
— Я лучше молока.
— Холодное, подогреть надо.
Николай ничего не ответил и-, закончив одеваться, достал из холодильника молоко, налил в кружку, взял надкусанный ломоть хлеба.
— Холодное, я говорю, — повысив голос, повторила жена.
— Ничего, я помаленьку…
— Свою скотину придешь убирать?
— Не знаю, как дело пойдет.
— А чего там знать? М-м, пять уже доходит, — простонала Катерина. — Пошли, что ли?
Николай сделал глоток побольше и, почувствовав холод от молока где-то под лопатками, передернул плечами.
— Пошли, — кивнул, — дорогой разогреемся.
— А?
— Дорогой, говорю, разогреемся!
По
— Первый гурт уже доют, — сказала Катерина.
— Поэтому они у вас и передовые, — заметил Николай.
— Че-е? — Катерина обернулась. — Нашел передовиков! Они все восьмеро ближе нас к ферме живут, и группы набрали любенькие.
— Ну, я и говорю…
— Говоришь ты!
По разговорам, по выступлениям на собраниях, Николай знал, как заморочили головы дояркам всякими «мерами». Им приплачивали за качество молока, назначали премии, по условиям соревнования сулили ковры и машины, подсылали время от времени автолавки с «дефицитом», да и в магазине часто можно было услышать: «только для животноводов». Но мало кто из этих работящих, проворных и языкатых женщин правильно понимал все это или хотя бы правильно пользовался. Постоянно слышались от них жалобы на начальство, обиды друг на друга, и разгоралась канитель вокруг все тех же мер, показавшихся кому-нибудь недомерками. С одной стороны, правильно: узаконил — отдай, но, с другой стороны, сколько можно-то? Сейчас он еще мог и осудить, и понять доярок, зная, как все же тяжело им приходится. А работали в основном лет на пять и десять старше Катерины и совсем пенсионерки. А молоденьких сюда и безразмерными «мерами» не заманишь, и насильно не загонишь, как механизаторов, на которых в начале зимы пишется огульный директорский приказ, переводящий их в скотники. Поэтому постоянные работники всегда помнили про свою исключительность, и, наверное, не вполне их вина, что нет-нет да и пользовались этим не по-людски, выкобенивались, воюя за «свое законное»…
Ключ от котельной Николай обнаружил не на указанном Пленновым месте, а, изведя десяток спичек, с которыми совался в разные укромные уголки, прямо в замке. «Вместе ведь запирали», — подивился Николай, но тут же подумал, что разговорившийся под конец Пленнов мог запросто отвести ему глаза.
Примкнув замок к одной из петель, он положил ключ в карман и отворил половину двустворчатой двери. В лицо сразу пахнуло копотью, запахом солярки, подтекавшей из насоса, и сохранявшимся в тесном помещении малым теплом. Выключатель он нащупывать не стал, хотя и знал, где он примерно находится, опять зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, шагнул к стене, и вдруг у него под ногами что-то зашевелилось, послышалось не то пыхтение, не то задавленный стон, а спичка потухла. Николай живо отступил к двери и чиркнул новой.
Под ногами, на холодном земляном полу лежал человек. Николай сразу узнал его — Воронин, скотник. Успокоившись, перешагнул через лежащего, повернул выключатель. Свет закопченной лампочки показался ярким и горячим. Николай присел перед Ворониным, тронул его за плечо.
— Эй, — позвал негромко, — ты вставай, простудишься. Сергей, слышь…
Воронин закряхтел, поджимая ноги, обутые в чесанки. Николай двинул его почувствительней.
— Серега!
Воронин замычал что-то и отчетливо произнес:
— Стоять, Рыжий, стоять!
Николай попробовал перевернуть его на спину,
— Уйди, — простонал Воронин.
— Ты на полу лежишь!
Скотник открыл глаза, едва разлепил их.
— Ты кто? — спросил, скривившись от света и злой боли.
— Акимов я, Николай.
— А где мы?
— В котельной. Ты подымайся, на земле ведь лежишь.
— А ты кто такой?
— Акимов! — Николай встал. — Мне работать надо.
— А где я?
— Ну, гляди, до костей проберет…
Воронин попробовал приподняться, застонал и замер, опершись на локоть.
— Сво-олочь м-м, — выдавил с превеликим страданием. — Ты! — окликнул Николая. — Дай руку…
Опираясь на Николая, Воронин переступил два шага и повалился боком на узкий, в две затертые доски, лежак. Жалко и противно было глядеть на такого.
— Ты бы, Серега, шевелился сейчас, — сказал Николай.
— Уйди-и…
— Ну, дело твое. Я котел пущу, теплее станет.
Перестав обращать внимание на Воронина, Николай открыл топку, взял факел — ветошь на проволоке, помочил его в лужице под топливным насосом, поджег и, подержав перед дверцей, просунул в топку, к форсунке. Закрепил, как показывал Пленнов, и, открыв краник на медном патрубке, питавшем форсунку, подошел к электрощиту и, коротко вздохнув, утопил кнопку магнитного пускателя. Котельная ожила. Загудел, набирая высокую рабочую ноту, электродвигатель, затрясся топливный насос, ухнуло, загудело в топке горячее пламя. Николай вытащил факел, притушил его об пол, отложил в сторону. Присев перед дверцей, посмотрел, как вырывается уже размеренное пламя, и только тогда повернулся к Воронину, сидевшему теперь с запрокинутой головой, с закрытыми глазами. Плоское, опрокинутое лицо его было серым, а сам он казался мертвым, застывшим в этой неудобной позе. Николай подошел к нему и тронул за рукав извазюканной телогрейки.
— Ты шевелись, Серега! — прокричал в шуме работающего котла.
Воронин открыл глаза, зашевелил губами и стал распрямляться. Но прямо не усидел, голова стала клониться, и тут его передернуло, повлекло вперед, он замычал что-то, чудом зацепился за дверной косяк рукой, и рвота переломила его. Николай поморщился, брезгливо шевельнул пальцами, не в силах ни помочь, ни посочувствовать Воронину. Опроставшись перед дверью, тот вывалился наружу, в темноту.
Вздохнув, Николай проверил по верхнему контрольному кранику заполнение котла, пощупал плеснувшую оттуда чуть теплую воду. Посмотрел еще, как работает форсунка, и, поколебавшись, вышел вслед за Ворониным наружу. Тот сидел на лавочке, мычал что-то невнятное.
— Ты бы шевелился, — неуверенно сказал Николай.
— М-м, — Воронин мотнул головой, — не могу… Ты Сынок?
— Ну.
— Найди… подлечиться.
— Где ж я тебе найду? У меня котел.
— А у меня во, — Воронин поднял к голове руку, — котелок… Глянь под нарами.
Пожав плечами, Николай вернулся в котельную, заглянул под лежак. Бутылки три там валялись, Николай выкатил их ногой на свет. Из одной вдруг плеснуло. Наклонившись, он подхватил посудину, налитую на треть, понюхал. И зябко передернул плечами.
— Зайди, — крикнул Воронину, — есть! — и вернулся к котлу.
Пощупал чуть потеплевший бок, отыскал свернутый из листа жести совок и, набрав мусора под саманной стенкой, брезгливо засыпал блевотину у двери.
«Хорошенькое начало», — подумал недовольно.
Придерживаясь стены, вошел Воронин и сразу же отыскал взглядом бутылку. Николая он перестал замечать, потянулся за висевшей на штыре захватанной алюминиевой кружкой. Николай отвернулся. «Нашли распивочную», — подумал и за скотником стал наблюдать, прислонившись к котлу.