Выздоровление
Шрифт:
— Задницы морозить? — возразил Воронин.
— А ты че, или возле котла греться пришел? Пусть козюлится, сам еще прибежит, — Козлов колюче взглянул на Николая. — Заревет коровенка-то, жена быстро направит.
Николай едва сдерживал себя, но, понимая, что надо молчать, молчал, только тискал в руках замок от двери.
— Да пошли, что ли, — поторопил Козлов.
— Ну, гляди, Сынок несчастный! — пригрозил Воронин, устремляясь за напарником. — Пошли, Федор!
Но Бабенышев задержался.
— Доложишь? — спросил он Николая.
— А ты как хочешь?
— Преступление, значит, мы совершили?
Николай
— А ты видишь, по скольку тот же Подтелков или директорский шофер со склада возят? Как они совхозный корм разбазаривают, видишь?
— Ты еще трезвый, Федьк? — спокойно спросил Николай.
— Ну, допустим, — смешался Бабенышев.
— Видишь, трезвый ты, все тебе понятно, преступления никакого нет… Чего ж ты тогда передо мной оправдываешься?
— Я? Оправдываюсь? Да пошел ты! Инвалид несчастный!
Николай засмеялся.
— Иди, иди, — проговорил снисходительно, — а то не достанется.
— Деловой! — выпалил Бабенышев и двинулся к сторожке.
— Ты теперь понял насчет зарядки? — окликнул его Николай.
— Чего тебе? — презрительно протянул Бабенышев, останавливаясь.
— Я говорю: коньячок на зарядку, водочку на разрядку, а завтра, глядишь, и фурики с алкашьем начнешь опрастывать!
Бабенышев неуклюже выругался и исчез в темноте.
Николай навесил замок и запирать его не стал, должен, чай, Скворцов догадаться. Только лампочку выкрутил — вряд ли догадается выключить. И темно стало возле котельной. В окнах сторожки поводили зажженной спичкой, и появился тусклый свет. Николай вздохнул. За себя он постоял, но это ли сейчас было главным? Только ли это? Запинаясь о кочки, он пошел домой. Но, может быть, и этого было достаточно…
— Опять алкашей привечал? — встретила его Катерина.
И Николай сказал, что как раз напротив, а за ужином и подробности выложил, не утерпел.
— Ну, и ославят они тебя, — весело засмеялась Катерина, — на всю Богдановку!
— Не ославят, — возразил Николай; да теперь он, казалось, и никакой-то славы не боялся.
Сынишка болтал под столом ногами, трепал его штанину и словно не замечал отца с матерью.
НЕ НАВЕДИ СЛЕПОГО НА ПЕНЬ
Рассказ неженатого человека
Я прибыл в этот район, чтобы работать учителем в школе. Я и тогда понятия не имел о своем истинном призвании, но в школьных делах меня научили разбираться, да и просто диплом следовало отработать честно.
Жил я в старом, но без особых достопримечательностей селе, отделенном от районного центра и большой дороги сорока почти всегда непролазными километрами. Мирно квартировал у тетки Анастасии, ладил с коллегами, благополучно утратившими двусмысленный налет интеллигентности, учил местных ребят физике и черчению. Село называлось Подбугрово.
Без спешки и понуканий я привел в порядок кабинет физики, за что в канун второго учебного года был пожалован грамотой исполкома местного Совета. Впрочем, не только за кабинет. Как самый молодой и необремененный семьей и личным хозяйством, я возглавлял школьные трудовые десанты или совершал их в одиночку. Осенью — на картошку и желуди, зимой — на овцеферму, весной — на сев, летом — на сенокос и колхозный ток. Летние каникулы я мог бы целиком провести у родителей или махнуть вообще куда-нибудь к
Работы в местном колхозе «Дубовый куст» я выполнял с любознательным интересом, выказывая смекалку и сноровку в той мере, как если бы это были спортивные забавы. От меня, кажется, и не ждали другого, но собранные мной три мешка желудей употребили на легкий завтрак колхозные свиньи, посеянный ячмень взошел и, что называется, уродился, а застогованное сено не промокло, не пропало, и большая часть его была употреблена на общеколхозные нужды.
Мне нравилось, выйдя пораньше из дома, завернуть к правлению и поторчать там до самого начала занятий в школе. Утром здесь кипел народ, и всегда находились неуравновешенные товарищи, наблюдать за которыми было поучительно и забавно. Собираясь решить свои проблемы наскоком на председателев кабинет, они чаще всего отсылались хозяином на свежий воздух, проветриться, и там отводили душу. Видно, я был тогда чересчур здоров, если хмельной бред и распущенность казались мне только забавными.
Но, пожалуй, сразу надо сказать и о другой причине, заставлявшей меня торчать возле правления, вместо того, чтобы должным образом сосредоточиться перед уроками в учительской. В учительской, правда, тоже велись разговоры, часто весьма далекие от школьных тем, но их специфика мне была давно известна: я сам из семьи сельского учителя. Детство и отрочество мои проходили под колпаком отцовых надежд увидеть меня преуспевающим студентом университета (непременно Московского имени Михаила Ломоносова), и получилось так, что настоящей жизни родной Роптанки я не знал, и недостающие впечатления бросился добирать здесь, в Подбугрове, мало отдавая себе отчета, для чего они мне вообще-то нужны. Так что не одни только забавные богохульники интересовали меня в правлении.
По-настоящему забавным был местный самородок, поэт-сатирик Бадаев. Он не штурмовал председательский кабинет; бывая в нем только по вызову, хранил иронически-философский взгляд на вещи, а вот и одно из его откровений:
Чтоб мы жили без обмана, Чтобы сеяли, пахали, Надо бить нас по карману, А иной раз — и по харе!В пору нашего знакомства поэт-сатирик спивался под одобрительный смех и азартное «давай еще!» подбугровской публики.
Утром к правлению спешил тот, кто растил хлеб, поставлял на широкий стол государства мясо или молоко, и этим зарабатывал деньги. Немногие зарабатывали помногу, и им исподволь завидовали те, кому, может быть, тоже не требовалось столько же денег, но иного мерила общественного признания своего труда, а может быть, и способа самоутверждения, они просто не знали. Так же исподволь эта зависть отравляла им жизнь, самые, может быть, светлые ее моменты, и они невоздержанно-щедро делились этой отравой с другими. Рикошетом перепадало и мне за мой рыжий портфель и черный галстук в крапинку, но я не серчал, придерживаясь роли бесстрастного наблюдателя.