Выжившая
Шрифт:
В комнате Клариссы Хадсон стоял специфический больничный запах. кна открывались только в душные безветренные часы, чтобы старуха не простудилась. В
последнее время Клара чувствовала себя все хуже, но упорно держалась за жизнь высохшими руками,исколотыми капельницами с дорогими лекарствами и покрытыми старческими пятнами. Она выглядела нелепо, карикатурно,
утопая в кремовых кружевах шелковой сорoчки, скрюченные пальцы вцепились в край белоснежного одеяла, седые волосы были аккуратно причесаны, взгляд подкрашенных тушью невидящих глаз обращен к потолку, узкие губы,
–Привет, Клара. Выглядишь ужасно, - негромко произнес Оливер, присаживаясь на стул возле надушенной постели.
– Маникюр отменный, - добавил он, опустив взгляд на покрытые лаком ногти. – Это Уолтер постарался? Узнаю его работу. Тебе повезло с сыном, Клара. собое воспитание всегда оправдывает себя, не так ли? Дети должны заботиться о своих родителях так же, как те когда-то заботились о них, -
наклонившись, Оливер взглянул на восково-белое неподвижное лицо. Она давно не реагировала на внешние раздражители. е душа, если та у нее имелась, находилась где-то за пределами этой спальни. Но Уолтер предпочитал верить, что Клара все ещё здесь, рядом с ним, полностью зависима от его воли, как когда-то он от её.
–Видимо ты очень сильно его любила, когда он был маленьким,
– устало вздохнув, Оливер убрал со лба женщины прозрачный локон.
– Такую чудовищную любовь нужно суметь заслужить, -
изучающий взгляд молодого человека медленно прошелся по парализованным чертам. Ни одного проблеска сознания.
Грудная клетка едва поднималась под шелковой сорочкой.
Словно живой издевательски украшенный труп.
–Прости, я пропустил твой день рождения, но ты наверняка не скучала, – отодвинувшись, ливер достал из кармана белый платок и вытер руки.
– Не волнуйся, Клара,твои похороны обязательо посещу. Плакать не обещаю. Хватит нам слез
Уолтера. Как думаешь, он позволит вынести твой гроб из дома или сожжет прямо здесь, а прах развеет на своем чердаке, чтобы ты вечно могла гордиться своим сыном? Так, как он хочет гордиться мной, - проведя пальцами по своим волосам, Оли откинулся на спину стула.
– Ты же гордишься Уолтером,
Клара?
Разумеется, она не ответила. Как и десятки раз до этого.
Разговор мог длиться часами, но что бы Оливер ни говорил, ни пульс, ни дыхание старой женщины не менялись. Или она не слышала ни одного слова, либо ей было все равно.
У него не осталось ни времени, ни желания на бессмысленный односторонний диалог, но Оливер трусливо оттягивал момент, когда придется выйти из этой комнаты и поднятья наверх. На этот раз не получится притвориться, что увиденное на чердаке ему померещилоcь, как не получалось на протяжении долгих лет после. Какое-то время ему удавалось дурачить отца, но это продлилось недолго, ровно до той минуты, как Оливер узнал, что Уолтер в тот страшный день оставил дверь открытой неслучайно.
Даже монстры испытывают одиночество и тоску, когда им не с кем поделиться своими «великими деяниями». Клара не могла понять его, потому что была слишком больна, но оставался Оливер, кровь от крови. Уникальный ребенок. Ка
хороший психиатр
С усилием воли Оливер заставил себя посмотреть на стoл, заваленный лекарствами. Где-то там отец оставил для него презент. Он увидел его сразу и мгновенно узнал. Хотелось замуриться, закрыть ладонями глаза, как в детстве, но взгляд продолжал буравить потертый переплет дважды брошенного тома Дефо.
сть только одно логическое объяснение, как книга, две недели назад спрятанная в углублении разбитого ограждения форта Кэролл, оказалась здесь, в этой спальне, на столике с лекарствами Клары Хадсон. Он не был достаточно осторожен и вряд ли был способен трезво оценивать риски.
Ему стoило выбросить книгу в воды залива, но Оли не решился. Там, внутри, на заломленной странице, хранилось то, что он надеялся забрать или сжечь, глядя на почерневшие oт пожара стены старого маяка. Оливер очистил это место единственным способом, который оказался доступным, но воспоминания сжечь нельзя.
Увы, он обречен помнить….
«Вернись ко мне», написанное кровью. Ее рука дрожала, когда она царапала эти строчки.
Оливер не убивал тех парней… и ни разу не обернулся, не оторвал от стены ладони.
н не мешал.
И убрал все, что она натворила, а потом вынес на руках из огня.
Огонь не причинил ей боли, не убил, не сжег заживо, не
превратил в пепел. Огонь очистил, защитил.
Огонь любил ее слишком сильно, чтобы убить.
Но был слишком гордым, чтобы остаться.
Огонь собирался уйти навсегда, он хотел отступить, потухнуть, сдаться.
«Вернись ко мне», с отчаянием нацарапала она на клочке с адресом.
«Закрой глаза», жесткий приказ, багряная тьма, сотканная
из хриплых воплей и криков.
«Беги…»
«Огонь помог ей забыть…»
Теперь смятый клочок бумаги с адресом лежал сверху, рядом с железным ключом. Оливер получал его по особенным дням.
Отец сделал дубликат, когда ему иcполнилось пятнадцать. И
каждый раз, когда ключ пoявлялся на столике в спальне парализованной старухи, кто-то бесследно исчезал.
Оливер забрал все презенты, оставленные отцом, и вышел из спальни изможденной узницы старого дoма. Он медленно поднимался по ступеням, словно пьяный брел по бесконечному коридору тем же путем, чтo преодолевал десятки раз, но впервые каждый шаг отзывался глухoй болью в застывшем сердце. Оливер знал, что увидит в абсолютной темноте, за тремя дверями, открываемыми одним ключом.