Вызовите посла

Дегтярева Ирина Владимировна

– Объяснительную писать? – вздохнул Ермилов понятливо.

– Позже. Я замечал, что, когда ты каракули свои рисуешь, соображаешь лучше, – бесцеремонно сказал шеф. – А соображать нам с тобой придется. Должность обязывает.

– Я до сих пор не имею этой самой должности, – напомнил Ермилов, досадуя на всезнайство Плотникова, тем более в области таких «интимных» привычек, как рисование каракулей, стимулирующих умственные процессы. – Между прочим, я к вам в Департамент не рвался. Нет должностей, так зачем было переводить. – Он тут же с легким волнением подумал, что на подобное ворчание шеф может ответить нелицеприятно, в том смысле, что теперь вопрос о назначении на должность вообще зависнет.

– Не шуми! Рисуй и думай. Я тоже набросаю версии, только устно. Если абстрагироваться от твоей встречи с журналисткой, первое, что приходит на ум, – твоя прошлая работа в прокуратуре. Второе – твоя жена.

– В каком смысле? – Ермилов напрягся. – При чем тут Люська?

Плотников опустил голову, улыбаясь:

– Твоя Людмила – адвокат в частной адвокатской конторе.

Ермилов за недолгое время службы в ФСБ неоднократно сталкивался с тем, как быстро некоторые оперативники соображают, а он порой не успевал за ходом их мыслей в разговоре и сейчас буксовал, не сразу понял, к чему клонит шеф.

А когда дошло, начал лихорадочно прикидывать, чем занималась Люська в последние месяцы. Поскольку оплачивать адвоката ее уровня могли люди только очень состоятельные, то защищать ей приходилось всякий сброд – от уголовников-рецидивистов до погоревших на взятке чиновников. Она не так давно вернулась в адвокатуру, после многолетнего перерыва, и очень быстро отвоевала прежние позиции. На курсе, где они учились вместе с Ермиловым, Людмила Короткова была лучшей. Это служило камнем преткновения в домашних ссорах.

– Какие-нибудь угрозы? – намекнул Плотников. – Или она не рассказывала? Чего ты улыбаешься?

– Чтобы Люська удержала в себе хоть что-то мало-мальски интересное? Это выше ее сил. Нет, не говорила ничего такого, что заставило бы меня волноваться.

– Так, – произнес Петр Анатольевич задумчиво. – Так, – повторил он. – Ну тогда вернемся к тому, что лежит на поверхности, и попытаемся проанализировать.

– Вы про Меркулову? Пока я ехал на работу, подумал и об этом. Можно предположить, что слежка началась за мной до встречи с журналисткой, а я просто не заметил топтуна до сегодняшнего дня. При чем тут Меркулова?

– Я бы поставил вопрос иначе. Глупо отрицать, что есть связь между твоей встречей и началом слежки. Вопрос состоит в другом: намеренно она навела на тебя или сама не догадывается о наблюдении за ней и привела «хвост» по неведению?

Ермилов промолчал, убежденный, что Олеся не причастна к слежке. Но убеждать в этом шефа не стал, остерегаясь быть обвиненным в излишней симпатии к журналистке.

Плотников сложил кончики пальцев и смотрел на Олега, явно не ожидая ответа, а думая о своем. Когда после долгой паузы он заговорил, стало понятно, что его беспокоит:

– Петров. Александр Васильевич. Старший лейтенант. Служил научным сотрудником НИИ Министерства обороны. Отсидел за госизмену десять лет. Свалил на Запад. Это если вкратце. Чего вздыхаешь?

– Что-то мне подсказывает, что придется изучать дело предателя не вкратце…

– И что тебя не устраивает? – улыбнулся Плотников.

– Мне хотелось хоть в какой-то степени иметь отношение к оперативной работе. А я все с бумагами…

– Мы тебя выпросили к нам в отдел в большей степени за твои аналитические способности. К тому же ты немного опоздал с оперативной работой. Пусть молодые опыта набираются. Впрочем, – Петр Анатольевич окинул оценивающим взглядом Ермилова, – поживем, увидим. Ты с кем кабинет делишь? С Григорьевым? Вот с ним и займетесь этим делом.

– Каким? Что есть уже какое-то дело?

– Будем разрабатывать два направления – Петров и Меркулова.

– Со вторым пунктом более-менее понятно, – без энтузиазма согласился Ермилов. – А с Петровым-то зачем?

– Ты шутишь? – Плотников даже приподнялся в кресле и плюхнулся обратно с легким разочарованием на лице. – Петровым мы теперь будем заниматься в первую очередь.

– Ну да, – слегка обиженно улыбнулся Ермилов, – американцы от нас хотели, чтобы мы вспомнили о предателе, обратили внимание на его персону через Меркулову. И мы обратили.

– Ты чего-то недопонял. Предатель жив. Он сидит в американской тюрьме. Как американцы допустили, что их человека арестовали? Как ты думаешь?

– Это ваша прерогатива думать. А я – подчиненный, – хмуро ответил Олег, догадавшись, куда клонит шеф. – Но как мне кажется, допустить или даже инициировать его посадку американцы могли только в случае потери доверия к Петрову.

– Так-так, – оживился Плотников, довольный, что этот молчун Ермилов, с лицом обаятельным, но вечно обиженным, соображает так, как в представлении полковника Плотникова и должны соображать его оперативники. – Продолжай.

– Он чем-то насолил американцам. Хотя… – Олег потер подбородок в задумчивости. – Может, дело и не в Петрове вовсе? Он только повод, чтобы вызвать нас на какие-то действия.

– Чтобы понять это, мы и займемся вплотную Меркуловой и заодно Мораном. Какие предположения по поводу того, чем Петров насолил американцам?

Ермилов чувствовал себя как в школе перед строгим завучем, который выяснял, кто из учеников курил в туалете. У Плотникова наверняка были версии, но он не торопился их озвучивать.

– Если бы я оказался на месте его хозяев, к решению об его аресте меня могло подтолкнуть появление новой, неожиданной информация о личности Петрова или его действиях, о которых он мне не докладывал и которые скрывал. Другой вопрос, как могли вскрыться эти новые обстоятельства? Что послужило пусковым механизмом? Появление в Америке какого-то человека, сообщившего сведения о Петрове, противоречащие представлениям цэрэушников о предателе-старлее?

– Возможно, – покивал Плотников. – Надо будет проверить, кто из бывших носителей секретов выезжал в Америку или Европу за последнее время. До ареста Петрова в Америке. Кто из них мог в конце семидесятых – начале восьмидесятых пересекаться с Петровым по службе.